Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий

— Но ведь мы ничего не увидим!

— Не тревожься, все, что надо, увидим, — усмехнулся Семен Иванович.

С большим любопытством я стал следить за тем, что он делает. А он положил в бот весло, шест, чтобы отталкиваться на мелких местах, и под конец принес и приладил на носу бота большой фонарь. С трех сторон внутренность фонаря была обита белой жестью, как рефлектор, для лучшего отражения света, а спереди вставлено стекло. Внутрь фонаря Семен Иванович поставил керосиновую лампу.

— Ну вот, все и готово. Садись, поплывем,

Я сел, и мы снова отправились на тот же разлив, по которому плавали сегодня днем.

Но теперь мы плыли в сплошной темноте, фонаря Семен Иванович не зажег.

— Ни к чему, — ответил он на мой вопрос. — Только зря керосин жечь. И так доплывем.

Кругом шуршал прошлогодний, сухой камыш. Иной раз ветви кустов хлестали прямо в лицо, так что приходилось все время для предосторожности защищать рукой глаза.

Но Семен Иванович и ночью, в темноте, чувствовал себя так, же уверенно, как днем.

— Вот тут сейчас кустик будет, малость поостерегись, — говорил он, и в следующий момент голые ветки цепляли меня за лицо и одежду.

Наконец наш бот выбрался из протока на чистую воду разлива.

— Теперь огонек и засветим, — сказал Семен Иванович, доставая спички и зажигая в фонаре лампу.

И сразу все переменилось: темнота кругом стала еще гуще, нас будто накрыла черная шапка ночи. Зато впереди на несколько метров вода, кусты и камыш — все осветилось неярким желтоватым светом. Казалось, что мы находимся под каким-то черным колпаком, в котором спереди вырезано круглое отверстие, и в это отверстие мы видим все, что находится перед нами. Но все это было освещено не лупой и не солнцем, а каким-то иным, слабым, слегка колеблющимся светом.

Семен Иванович положил весло, взял в руки шест и, неслышно отталкиваясь им, повел наш бот вдоль берега. А впереди поплыло желтое пятно света, выхватывая из темноты то куст, то островок камыша, то затопленные верхушки осоки.

Вдруг перед нами, почти у самой лодки, зашевелилось что-то живое. Лысуха. Она спала здесь, на мелководье. Очнувшись, птица никак не могла понять, что за необычный свет на нее надвигается. Она быстро вертела головой, но не трогалась с места. Только когда мы чуть не наехали на нее, птица вдруг рванулась вперед и, захлопав крыльями, исчезла в темноте.

В ответ на ее взлет с разных сторон, спереди и с боков, послышалось то же хлопанье крыльев, и темные силуэты бегущих и летящих птиц стали проноситься через освещенное место.

Одна из лысух с разлету чуть не ударилась прямо в стекло нашего фонаря.

Она задела меня крылом за рукав и, очевидно, потеряв равновесие, тут же шлепнулась в воду; потом снова взлетела.

— Надо дальше от берега отплывать, — тихо сказал Семен Иванович, — а то эти черти такой шум подымут — все дело испортят.

— Неужели мы и к лебедям так же близко подплывем? — шепотом спросил я.

— Конечно. Лебедь ночью смирно сидит, хоть рукой бери. Зато днем это птица строгая, аккуратная, от человека подальше хоронится. Знает, что человек может ей вред причинить, может застрелить се… — Мой спутник помолчал и добавил: — А вот убей лебедку — лебедь уж никуда не денется, так и будет около этого места кружить, подружку искать. Покружит день-другой, а как уверится, что ее нет, сам на охотника полетит: убей, мол, и меня тоже.

— Ну, это уж выдумки! — ответил я. — Ни одна птица сама к охотнику не полетит, чтобы ее застрелили.

— Не веришь? — сердито спросил Семен Иванович. — Ни в чем вы нам, старикам, не верите. И в то, что к лебедям тебя подвезу, тоже не веришь. Эх вы, всезнайки! — И он умолк.

На открытой воде лысух больше не попадалось. Мне даже стало жалко, что мы отъехали от берега, — уж очень занятно было смотреть на ночной переполох этих птиц.

Но вот впереди темнеют какие-то неподвижные комочки. Мы подплываем ближе. Комочки сразу оживают, поднимают головки, оглядываются и с громким кряканьем, хлопая крыльями, исчезают в темноте. А дальше виднеются еще и еще. Значит, мы заехали в табун спящих уток.

Некоторые из них, так же как лысухи, сразу никак не могли опомниться. Они вертели головками и плыли перед лодкой, не уходя из освещенного круга.

«Эх, если бы было с собой ружье, — подумал я, — полную лодку можно наколотить».

Будто отвечая на мои мысли, Семен Иванович сказал:

— Ведь раньше так, с фонарем, птицу и били. Сколько ее уничтожали — не сочтешь. А теперь это строжайше воспрещается.

Наконец мы выбрались из табуна уток и снова поплыли по безмолвному, будто застывшему озеру.

Мы плыли так около получаса. Птиц больше нигде не попадалось. Кругом была только непроглядная темнота, да перед самой лодкой желтело пятно света, едва освещая затихшую воду. Я совсем приуныл.

И вдруг невдалеке от нас в неярком свете фонаря начали вырисовываться из темноты неподвижные белые силуэты. Было похоже, будто на черную гладь воды кто-то набросал огромные комья пены.

Бот неслышно подвигался вперед, и в следующий момент я уже ясно увидел, что это лебеди. Целая стая больших белых птиц спокойно спала на воде, положив под крыло длинные шеи и головы. Мы были уже совсем рядом, в каких-нибудь десяти метрах от ближайших птиц.

Мне стало даже как-то не по себе: еще секунда — и эти неподвижные белые «комья пены» очнутся, превратятся в живых птиц и со страшным шумом полетят прочь.

Вот один из лебедей уже поднял голову, насторожился; вот очнулся второй, третий, четвертый… Из белой массы перьев тут и там вскидывалась вверх длинная, прямая, как палка, шея, и небольшая головка на ней начинала беспокойно оглядываться по сторонам.

А мы подплывали все ближе и ближе. Переднего лебедя уже можно было достать концом шеста. Птица нерешительно поворачивалась и отплывала от надвигавшегося на нее светлого пятна. Ни бот, ни нас лебедь не мог заметить. Фонарь был пристроен на самом носу, и свет, отражаемый жестяным рефлектором, падал только вперед. Вся лодка и мы оставались невидимыми в непроницаемой темноте.

Неожиданно один нз лебедей, очутившись немного сбоку от нас, очевидно, все-таки заметил темный силуэт лодки. С тревожным криком захлопал он крыльями, разбежался и поднялся в воздух. И в тот же миг вся стая со страшным шумом тоже взлетела и скрылась вдали.

Я невольно присел в боте, боясь, чтобы какой-нибудь из лебедей в суматохе