Бернгард Гржимек - Среди животных Африки

И все же положение становилось все более невыносимым. В декабре 1937 года Тото играла со своей приемной матерью в комнате для игр. Развеселившись не в меру, она вскочила на качели и изо всей силы качнулась в сторону Марии Хойт, сбив ее с ног. Упав навзничь на каменный пол, бедняжка сломала себе обе руки.

Когда огромная обезьяна увидела, что она серьезно ранила свою хозяйку, она пришла в страшное смущение и стала целовать ее. Поскольку Мария знала, что ее муж распорядится убрать из дома обезьяну, если узнает, что она натворила, то сказала ему, что сама поскользнулась на ступеньках и упала. Но она видела, что он не очень-то ей верит.

Только через три месяца Мария Хойт вновь смогла пользоваться своими руками. Каждый раз, когда Тото удавалось увидеть Марию, вид у нее делался весьма подавленный. Обезьяна очень осторожно брала руки своей приемной матери, осторожно поворачивала их ладонями вверх, внимательно разглядывала, дула на них и целовала — словом, повторяла все то, что делала с нею сама Мария, когда Тото была еще маленьким «беби» и, падая, разбивала или царапала себе руки.

Вскоре после этого тяжело заболел сам Кеннет Хойт и через некоторое время умер в больнице в Нью-Йорке. Марии становилось все труднее держать мощную обезьяну у себя на вилле. С тех пор как той исполнилось восемь лет, она перестала выполнять чьи бы то ни было приказания и стала такой сильной, что справиться с нею не было никакой возможности.

Кроме того, она начала… «влюбляться». «Влюблялась» она именно в те два-три дня каждого месяца, которые ее хозяйка прежде увязывала с новолунием. «Влюблялась» она в кого-нибудь из мужчин, живущих в доме, причем каждый раз в нового: то в одного из садовников — красивого и высокого молодого человека, то в шофера, то еще в кого-нибудь. В такие дни она неотступно следовала за «предметом своей любви», шла за ним в парк и, сев где-нибудь поблизости, не сводила с него глаз, пока тот работал. Иногда она пыталась и потрогать выбранный ею объект. Но этого Мария и Томас старались не допускать, потому что неизвестно, чем бы это могло кончиться. Когда же они пытались отвлечь внимание Тото на что-нибудь другое, она начинала злиться. Даже этим своим любимым людям она швыряла назад в лицо цветы, которые ей всегда доставляли столько удовольствия, а если они хотели ее погладить, она недовольным жестом отводила от себя руку.

Управлять ею становилось все труднее. То она, казалось, забывала о своих «любовных» переживаниях и радостно кувыркалась по газону, как большой плюшевый мишка; то она внезапно поднималась во весь рост и без всякого предупреждения бросалась в атаку, словно бешеный бык. И происходило это с такой быстротой, что убежать было уже невозможно, поэтому следовало сразу же бросаться на землю и откатываться в сторону. Видимо, как раз этого-то она и добивалась, потому что атака моментально же заканчивалась.

Эти ложные атаки соответствуют, между прочим, поведению диких горных горилл в Киву-парке. Ведь и они тоже сейчас же перестают кусать противника или самку, как только те упадут ниц и примут позу повиновения.

Иногда Тото хватала даже свою приемную мать и волокла ее за руку или за платье по газону, дорожке или через свою песочницу. Отпускала она ее лишь тогда, когда на ее крики о помощи прибегал Томас.

Но и старые свои игры она не забывала. Она брала руку Марии, подносила ее к ступням своих ног или под ребра, показывая, что хочет, чтобы ее пощекотали, и смеялась во весь рот, когда это делали. Иногда она приносила щетку и заставляла себя причесывать или ложилась на пол, клала голову на колени своей приемной матери и мгновенно засыпала. Особенно же она любила потихоньку вытаскивать связку ключей из кармана Марии. Прятала она ее, как правило, в складке кожи между бедром и выступающим вперед мощным животом. Держа ключи в этом месте, она ухитрялась с ними даже бегать и вообще всячески показывала, что у нее их нет: открывала рот, высовывала язык, поднимала вверх обе руки. И только когда ее очень уж просили или начинали сильно ругать, она нехотя отдавала связку.

Иногда Тото сама замечала, что у нее начинается приступ дурного настроения. Чувствуя, что игра становится все более дикой, она внезапно прекращала ее, обнимала свою «мать» обеими руками, целовала ее и резко отодвигала от себя. Тогда надо было скорее уходить. Если та не успевала сделать это вовремя, платья бывали сорваны и разорваны в клочья, а лоскутья обезьяна относила куда-нибудь на крышу. Поэтому Мария на всякий случай держала в комнате для игр особый ящик с запасной одеждой.

Она пришла к выводу, что гориллы абсолютно не способны к самоконтролю. Они не могут владеть собой. И в этом заключается самая большая разница между ними и человеком, гораздо более существенная, чем неумение говорить. Единственная попытка к самоконтролю выражается у них в том, что они стараются как можно скорее прекратить общение с дружеским существом, как только почувствуют, что возбуждение и беспричинный гнев сейчас захлестнут их с головой.

Тото не любила солнечных лучей и всегда старалась уйти в тень. По этой же причине она постепенно возненавидела всех фотографов. Из-за того, что у гориллы слишком темная шерсть, люди всегда старались посадить ее для съемок на солнце. А она не хотела. Поэтому на многих снимках Тото виден и конец электрической палки, которой Томас вынужден был на всякий случай удерживать ее от попыток кинуться на фотографа.

Однажды (было это в 1940 году), когда Того опять как-то бесновалась и все сокрушала на своем пути, Марии удалось заманить ее в клетку только с помощью особого трюка. Она попросила шофера схватить ее за плечи и трясти изо всех сил, а сама принялась кричать: «Тото! Тото! Спаси меня!» Почти в ту же секунду послышались тяжелые шлепки босых пяток по каменным ступенькам, и горилла как метеор ворвалась в помещение. Увидев Жозефа (шофера), она грозно хрюкнула и двинулась на него со скоростью курьерского поезда. Глаза ее сверкали недобрым огнем. Жозеф же в последнюю минуту успел выскочить через запасную дверь и захлопнуть ее перед самым носом разъяренной гориллы. Она застучала кулаками в дверь и нажала на нее плечом, пытаясь продавить, но двери в обезьяньем доме были крепкие. Таким образом Марии Хойт и Томасу еще раз удалось заманить Тото домой и освободить окружающих от ее тирании.

Местные власти стали угрожать, что они пристрелят эту огромную опасную обезьяну. Поэтому Марии Хойт пришлось скрепя сердце отдать ее в цирк братьев Ринг-линг. Было это в 1941 году. Поскольку она не продала им обезьяну, а просто отдала, то оставила за собой право забрать ее назад, если обезьяне будет плохо, и проводить с нею столько времени, сколько захочется.