Софья Радзиевская - Полосатая спинка. Рассказы

Мы с Катей сразу перестали болтать ногами и взглянули на него.

Вся краска сбежала с его лица, и веснушки резко выступили на побледневшей коже. Обеими руками он схватился за стул и, не отрываясь, смотрел на злосчастную коробочку, дрожавшую в жирных руках Марии Яковлевны.

— Сейчас же пускай отдаст! — продолжала визгливо кричать Мария Яковлевна. — Пускай сию минуту отдаст, а то я в милицию пойду! В тюрьму тебя засажу, негодяй! — И, бросившись к Мише, она схватила его за плечо.

— Не брал я вашей брошки! — крикнул вдруг Мишка и оттолкнул Марию Яковлевну так, что она даже пошатнулась. — Не брал! — и вскочил с места.

— А кто брал? Кто? — наступала Мария Яковлевна.

Но тут вмешался отец.

— Вы, Мария Яковлевна, успокойтесь! — строго сказал он. — Брошку надо поискать, а набрасываться так на мальчика не годится.

Мы стояли около Миши и держали его за руки.

— Он не вор, вы не смеете! — кричала я вне себя.

Мама подошла к нему.

— Миша, — сказала она спокойно, — я тоже не верю, что ты взял брошку. Не огорчайся.

Мишка стоял, опустив голову и крепко стиснув кулаки. Потом вдруг тряхнул головой и подошёл к маме.

— Штаны мои отдайте, — сказал он глухо, смотря в сторону. — Домой я пойду. Не надо мне ваших!..

— Не пускай жулика! — визгливо кричала Мария Яковлевна. — Я и на вас в суд подам! Да я…

Она в ярости взмахнула руками и уронила на землю хорошенькую красную коробочку от злосчастной брошки.

— Карр! — выступил на сцену Платочек. Он один до сих пор не принимал участия в скандале и спокойно сидел на спинке стула. Коробочка привлекла его внимание. Он мигом слетел, подхватил коробку и, взмахнув крыльями, отправился приспосабливать её в своё хозяйство на крышу под дранкой.

Все невольно притихли и следили за его полётом.

— Коробочку!.. — взвизгнула Мария Яковлевна и метнулась за ним. — Птицу и ту научили воровать!

— Мария Яковлевна! — вдруг воскликнул отец. — Постойте-ка, брошка у вас где лежала?

— На окне, где же ей ещё лежать? На окне зеркало. Я одевалась да на минуту отошла. А негодяй этот с окна-то…

— Анюта, — воскликнул отец, — помоги мне переставить лестницу!

— Да тебе-то зачем на крышу? — недоумевала мать. — Неужели за её коробкой полезешь?

— Подожди. За чем надо, за тем и полезу, — отвечал отец уже на бегу.

Мы все бросились помогать отцу, и через минуту он оказался на крыше.

— Да что это за день такой, все точно с ума посходили! — воскликнула мать.

А отец оторвал оттопырившуюся дранку и просунул руку в отверстие.

Напрасно Платочек шипел, каркал и бросался на него.

— Держите! — крикнул отец, и на землю полетело… Батюшки! Чего тут только не полетело!

— Коробочку свою держите! — крикнул отец.

— Ложка, ложка моя чайная! — удивилась мама.

Мы с визгом подбирали пёстрые лоскутки и разноцветные обломки.

— Да ты долго в игрушки играть будешь? — всё ещё не понимала мама. А Мишка стоял и косился на забор. Ему хотелось убежать, да мешали чужие штаны, а своих не доискаться.

И вдруг… Папа вскрикнул и торопливо полез вниз.

— Миша! — скомандовал он весело. — Садись за стол пить чай. Сейчас Мария Яковлевна у тебя прощение просить будет. — И торжественно подал удивлённой хозяйке блестящий маленький кружочек с красным камешком посредине.

— Моя брошка! — вскрикнула Мария Яковлевна.

— А вор вон где сидит, — спокойно добавил отец и показал на крышу.

Ворона в ярости металась по крыше, собирая своё разграбленное имущество. Тряпки, кости, обрезки жести засовывались обратно в дыру под доской.

Урсик сунулся было понюхать упавшую вниз косточку.

Ворона стремительно слетела вниз: «А ну, так ты туда же, грабить меня?»

Урсик взвизгнул и в ужасе понёсся к сараю, а ворона на лету догоняла и долбила его нещадно. Урсик забился под крыльцо, а она, ухватившись за кончик хвоста, тянула его обратно.

Волк залаял. Мы засмеялись.

Мария Яковлевна сконфуженно вертела в руках брошку.

— Ну, что же… Я, конечно… Ну, уж не сердись, мальчик!

Мишка отвернулся от неё и обратился к маме:

— А я рассердился, — сказал он вдруг басом. — Очень рассердился!

Мария Яковлевна ушла, а мы снова уселись за стол.

Тревожное утро переходило в весёлый день.

Один Платочек, бросив Урсика, долго ещё ворчал на крыше, обиженный и ограбленный.

А Урсик сидел под крыльцом, высунул свой чёрный нос и подсматривал карим глазом.

Выйти он не решался. «На этом путаном белом свете иногда не знаешь, когда и за что попадёшь в беду!» — наверно думал он огорчённо.

ГОЛУБОЙ МАХАОН

Мы ехали из Петербурга в Маньчжурию, на маленькую станцию с удивительным названием Ханьдаохецзе. Мы — это тройка самых больших шалунов на свете и я — их учительница.

Я согласилась на это путешествие, потому что больше всего на свете любила бродить по диким лесам, наблюдать жизнь животных и птиц не в клетках, а на свободе. И ещё потому, что собирала коллекцию насекомых, а в Маньчжурии живут огромные, синие, как шёлк, бабочки, родственницы наших махаонов. Об этих бабочках я мечтала, они мне даже снились. И вот теперь я за ними ехала и твёрдо решила: без них не вернусь!

Ребята мне понравились, и я — им. По всему было видно, что лето будет весёлое. Но оно оказалось ещё и с приключениями, забавными и страшными. Вот про них-то я и хочу вам рассказать.

Тиу-иии…

Шестнадцать копеек. Столько за неё потребовал мальчишка на полустанке под Иркутском и получил их полностью. Шестнадцать копеек за то, чтобы бедная маленькая совка могла умереть спокойно, на вагонном столике, а не в мальчишеских грязных лапах, да ещё вися за ноги вниз головой.

Теперь она лежала, чуть приоткрыв круглые глаза с чёрным зрачком, серенькая и пушистая, не рвалась из рук и не боялась.

Мара всхлипнула:

— Ну, куда тебе ещё? Зачем лезешь?

— Наверх, за коробкой, — деловито ответил шестилетний Тарас. — Сову хоронить.

Разгоревшееся сражение отвлекло было меня от будущей покойницы, но вдруг голос третьей моей ученицы, Тани, сразу нас остановил.

— Да она пьёт вовсе, — кричала Таня, — пьёт вовсе. И с ложечки. Она очень живая и совсем не хочет хорониться в Тараскиной дурацкой коробке!

И правда, совушка теперь уже не лежала. Она сидела на столике, ловила крючковатым носом ложечку с водой, захлёбывалась и пила. Забыв о драке и коробке, дети с восторгом наблюдали за ней.

Убедившись, что в ближайшие пять минут новой драки не предвидится, я сбегала в вагон-ресторан за сырым молотым мясом для котлет. Это дополнительное лекарство довершило выздоровление совушки: она, очевидно, умирала только от голода и жажды. Ещё через пять минут я посадила её в Тараскину коробку, в которой она сразу заснула. Перламутровые пёрышки на её «лице» съёжились, она уютно опёрлась о мягкий, обитый материей край коробки, закрыла глаза и спала так же крепко, как в дупле старой ёлки у себя на родине.