Андрей Скалон - Живые деньги

* Плашка — ловушка. Плашник — цепь ловушек по тропе охотника.

— И правильно, — сказал Арканя, глаза у него блеснули. — Если соболь деньги стоит, ты и бери за деньги. Скупщику выгодно сотню платить, а почем-у конторе невыгодно?

— Ну, кабы контора под скупщика цену подняла, тот бы сразу усох, как муха на морозе. Кому хочется жить на воровском положении, в честном дому оно теплее.

В столярку снова пришла Дымка, стала в дверях, поставив лапки на порог. Арканя на правах хозяина подозвал ее, она подошла, но под руку не далась и легла в углу.

— Плюнешь в морду, если плохо ловить будет, — сказал пасечник. — Вот сам не могу, а то бы не продал! — Покачиваясь на табуретке, пасечник стал рассказывать, как хорошо он охотился с Дымкой, какая она вязкая, как хорошо идет и держит; рассказывал, как он молодым еще ходил далеко, и за Предел, и на Нерку, в поисках хорошей тайги, чтобы сорвать большую взятку; рассказывал, как простуживался и болел. Теперь ноги отниматься стали, пухнут, но иногда он понемногу ходит. Что-то с сосудами. Врач не велел пить, но особенно — курить. С одним таким же, как он, приходилось ему лежать в больнице. Ни курить, ни пить тому нельзя. А он и пьет, и курит. Курево в больницу жена носила. Плачет, дура-баба, а носит.

— Не принеси она, дак… — отозвалась со двора проходившая мимо столярки жена пасечника, незаметно приглядывавшая за мужиками, неосторожно курившими на стружках, и, не договорив, махнула безнадежно рукой и ушла в дом.

— Да, носит дура-баба. Ноги отрезали по щиколотку — не кури! Отрезали ему пальцы на руках — все это у него отнимается, закупоривает кровяные сосуды. Отрезали, значит, пальцы, а он свое: неси, жена, «Беломор», и непременно фабрики Урицкого. Двумя культями папиросу берет и курит. Так и умер с папиросой. Под конец врач говорит: теперь пусть курит!

— Теперь пусть курит! — эхом повторил Пикалов и радостно мотнул головой. — Во, мужик!

— Молодец, — презрительно сказал Арканя.

Пасечник замолчал, повесив большую свою кудлатую голову на грудь, — в волосах и в бороде с сединой перепутались мелкие стружки, — потом вскинул голову и стал смотреть долгим внимательным взглядом на лампочку, засиженную мухами, глаза у него наполнились слезами.

— Отходил, — зарыдал грубым голосом пасечник, — отходили мои ноженьки-и!

— Вот те раз, хозяин! Да ты чё? — засуетился и тоже сморщился Пикалов. — Ты чё, хозяин!

— Ревишь, а я бы имел пасеку налаженную! — утешал Арканя. — Я бы разве килограмм сдал сверх плана? За твою зарплату? Ни в жизнь! Все в город — по пятерке! Хочешь не хочешь, покупать будут! Благодарить будут, слышишь, ну?

— Спичку не зароните. Шли бы в избу, — говорила жена пасечника, стоя в дверях и глядя на плачущего мужа.

Замахиваясь на кого-то невидимого, ворочая безногим туловищем, пасечник повез рукавом по верстаку и уронил стакан. Арканя тоже махал руками, и Пикалов тоже начал махать. Они смутно пришли к общему согласию, и каждый считал, что именно он прав и все с ним согласились в чем-то важном. Арканя объяснял жене пасечника:

— В город бы вас, на комбинат. С магазина попитаться. Надо уметь вертеться! Учи вас, долбаков деревенских! Отделение-е! Слушай мою команду!

Стакан мягко подпрыгивал в стружке, катался под ногами…

Дымка упиралась, когда ее на веревке-удавке затаскивали в лодку. Арканя тянул, Пикалов толкал сапогом сзади. Потом они плыли вниз по Шунгулешу, Пикалов все пытался завести мотор, но у него не получалось. Плыть вниз можно было и без мотора. Шунгулеш — быстрая река. В лодке они запели песни. Дымка смотрела назад, пока ее везли в лодке, нарыскивалась прыгнуть за борт. Подплывали к селу, и Дымка стала смотреть вперед, навстречу доносившемуся по воде чужому собачьему лаю. Пикалов простуженно напевал:

Посмотрите, как пляшу,

Я бродни с напуском ношу!

Арканя смутно прорастал воспоминаниями в дальние годы детства: когда подпивали его дед и бабка, у которых он воспитывался, то на пару пели частушки и песни, и вот эту, про бродни с напуском, тоже, а он, маленький, в красной рубашонке, плясал босой посреди избы. Он пытался подпевать и теперь, но слова плохо помнились, забыл их, а помнил «Ландыши-камыши» и «Ладушку».

Лес в темноте осенней светился по берегам, светились в основном березы и осины, редкие, вперед других скисшие лиственницы. Еще не сильно было темно, а так, сумеречно.

2

Утром Арканя проснулся тяжело, — с годами стал болеть на похмелье,пошел проверить собаку, которую привязали ночью в стайке. Вчера она укусила кого-то, то ли его, Арканю, то ли Пикалова, — Арканя вспомнить не мог, — но укусила. Собака показалась сильно маленькой. Брюхо у нее было заметно отвисшее.

Даже сильно отвисшее. На промысле ощенится. Арканя принес ей вареной картошки и половину хлебного кирпича. Дымка не ела и от нового хозяина отворачивалась. Лапки, ошибочно показавшиеся Аркане при первом взгляде разношенными, были хорошими комочками, только женски длинноват был следок. Вполне хорошие лапки.

— Собачку мы с тобой зряшную сосватали, — сказал Арканя не то, что думал.

— А ты чего хотел перед промыслом?

— Да я так просто. С пузом ишо. Дам сапогом, высыпятся!

— Не-е, это нельзя. Она совсем тогда не сгодится.

Они опохмелились с Пикаловым и решили, что надо искать еще одну собачку, для страховки. Какую ни на есть. Бывает, возьмется за соболя и вообще какая-никакая дрянь. Всю жизнь под воротами пролежит, а потом раз и на тебе! — пошла соболей ловить. Таких историй они рассказывали друг другу несколько и, убедившись в своей правоте, пошли думать со знакомыми мужиками в деревню.

Арканя был действительно озабочен второй собачкой и поэтому к разговорам относился серьезно, пил поменьше и соображал, как бы обмануть какого раззяву-охотничка да купить у него принародно за хорошие деньги собаку. Это случалось в Арканиной биографии. Это, говоря прямо, был его коронный номер. Выпьет охотник — море по колено, тут его и начинай вертеть. Особенно ловко выходило, если вдвоем, если напарник подпевает. Опомниться не успеет охотник — деньги у него в кармане, собачка в чужих руках. Все при свидетелях, никакого мошенства. И чем больше уплачено, тем дело честнее. Плачет иной наутро, — а чего ты, ворона, вчера куражился?

— Дворового купи? — в шутку предлагали мужики, но Арканя не обижался.

Вечером в каких-то гостях, — уже по избам гулянка пошла,потребсоюзовский шофер предложил Аркане своего дворового кобелька, дескать, есть надежда, что в нем талант проявится, потому что одним боком кобелек произошел от известной в недалеком прошлом по Шунгулешу сучки Альмы. Сам хозяин его не пробовал, а держал во дворе.