Совы во льдах: Как спасали самого большого филина в мире - Джонатан Слат

мы подъехали ближе, то увидели рядом с источником видавший виды белый седан без номеров. В этой северной глуши мало кто регистрировал свои транспортные средства по закону: поскольку полиции, которая следила бы за порядком, здесь не было – ближайший участок находился в Тернее, – никто не утруждал себя такой заботой. На шум мотора из радоновой воды вяло выполз тощий голый тип. Сергей остановил свой «Хайлюкс», и мы вышли поприветствовать незнакомца; по его неверной походке я сразу понял: он пьян.

– А это еще кто, черт подери? – невнятно спросил он, брызжа слюной.

Местные жители иногда ревностно охраняли свои владения, к тому же здесь все друг друга знали. Мы были чужаки, снобы с номерными знаками, не иначе.

– Орнитологи, – ответил Сергей, рассматривая мокрого, омытого радоном субъекта. – Знаете что-нибудь про рыбных филинов? Видели хотя бы одного или, может, слышали?

Мужчина смотрел на нас в растерянности: наш ответ и встречный вопрос, похоже, еще больше вывели его из равновесия. Он кинул взгляд на наш внедорожник и рассмотрел на номерном знаке код Дальнегорска. Если транспортное средство зарегистрировано, то по номеру легко определить, из какого оно района.

– Земляк! – крикнул он, признав в Сергее уроженца родного города, и вдруг, будто следуя какому-то неписаному правилу, что для объятий с чужими людьми дресс-код требует как минимум нижнего белья, поспешно влез в трусы, схватил Сергея за шею, притянул к себе, так что они встретились лбами, и заулыбался.

Незнакомец принялся разглагольствовать о детстве в Дальнегорске, о череде неудач и случайностей, которые привели к последующему бегству в Максимовку, где он работал лесорубом. Они с Сергеем обменялись новостями об общих знакомых. Спустя несколько минут он наконец перевел свой затуманенный взгляд на меня.

– А это что еще за тихоня? – поинтересовался у Сергея наш полуголый мокрый джентльмен, осматривая мой камуфляжный костюм, скрещенные на груди руки и бороду. На поясе у меня висел охотничий нож. – Это твой телохранитель?

Я давно уже понял, что при встрече с незнакомцами, особенно пьяными, лучше всего сохранять молчание, поскольку самой распространенной реакцией на встречу с иностранцем было требование выпить вместе водки, чтобы облегчить длительное изучение культурных различий. Я уже попадал в подобные ситуации и старался избегать их. Сергей тоже знал о такой опасности, поэтому он просто ответил, что я не его охранник, и вернулся к разговору о Дальнегорске, о том, кто и куда переехал, кто и отчего умер. Наконец его собеседник натянул на себя штаны и рубашку, передал через Сергея приветы многочисленным знакомым в Дальнегорске, сел в машину и укатил.

Мы направились к реке Сайон. У Сергея было неплохое местечко на примете: обычно он ставил палатку на широком галечном берегу у крутого изгиба реки, рядом с глубоким бочагом, где хорошо ловилась рыба. Примерно в полукилометре оттуда находилось гнездовое дерево – самая первая его находка, сделанная еще в конце 1990-х годов. Время слушать дуэты пока не настало, поэтому мы отправились на поиски гнезда. Широкая долина реки Сайон отличалась от территорий рыбных филинов, которые мне уже довелось посетить: открытое, сырое пространство, не лес, а скорее болото, в самом центре которого преобладали лиственницы и кочки травы, а вдоль узкой ленты водного потока сгрудились лиственные деревья. Жиденькие рощицы служили плохим укрытием для отдыхавших рыбных филинов – здесь их, скорее всего, нещадно донимали вороны. Я узнал от Сергея, что во времена Второй мировой войны на реке Сайон был лагерь для политзаключенных. В зарослях осоки до сих пор иногда находили человеческие кости.

Вскоре мы вышли к гнездовому дереву, оно стояло всего в нескольких метрах от берега реки. Мы обнаружили, что само гнездо пустует, и, похоже, достаточно давно. Открытое дупло, которым заканчивался ствол чозении, располагалось на удивление низко, метрах в четырех от земли, и, поскольку края его истлели, от углубления теперь осталась только платформа. Жившая здесь пара, вероятно, сменила его на что-нибудь получше. Когда мы вернулись к машине, Сергей сказал, что, по его мнению, я вполне готов к самостоятельным поискам гнезда. За те два месяца, что мы проработали с ним бок о бок, мы все делали сообща. И теперь он считал, что мне будет полезно обследовать лес самостоятельно, без его профессиональной поддержки. Я с радостью согласился на это испытание. Мы разбили стоянку у слияния двух рек, Сайона и Сеселевки, и я решил, что проведу день на первой из них. Я взял с собой кое-что из еды, чтобы подкрепиться в дороге, и наполнил термос горячей водой для заваривания чая. А Сергей решил посвятить этот день оценке обилия жертв рыбных филинов, иными словами, под видом работы он собирался порыбачить. Он пожелал мне удачи, после чего открыл багажник и принялся доставать из завалов удочку и рыболовный ящик.

Не успел он насадить наживку на крючок, как я вернулся.

– Нашел!

– Уже?! – Сергей был ошарашен и в то же время по-отечески горд за меня.

Я направился было на северо-запад долины, но, не пройдя и 100 метров от лагеря, наткнулся на огромный пень срубленного тополя Максимовича. Сам ствол, по-видимому, использовали при строительстве ближайшего моста, и, хотя нельзя было сказать ничего определенного о наличии в дереве дупла, по размеру и возрасту оно вполне подходило для гнезда рыбного филина. Встав на пень, я увидел еще один большой тополь, поднес к глазам бинокль и разглядел, что к краю полости, которой заканчивался сломанный наполовину ствол, прилип пух рыбного филина. При беглом осмотре я обнаружил неподалеку от дерева его погадки – других доказательств не требовалось. Я сохранил на навигаторе координаты места и вернулся в лагерь минут двадцать спустя после того, как покинул его.

Мы провели на реке Сайон две ночи, но рыбных филинов так и не услышали. Свежие перья на только что найденном гнездовом дереве и рядом с ним говорили о том, что птицы, очевидно, предпринимали попытку вывести потомство, но птенца нигде не было. 21 мая мы свернули стоянку и поехали к самому северному пункту нашей экспедиции – реке Максимовке. Мы не собирались задерживаться там надолго, просто хотели побывать у речушки Лосевки, притока реки Максимовки, где в 2001 году Сергей отыскал гнездовое дерево, а потом вернуться на юг. Но филины приготовили нам сюрприз.

От лагеря на реке Сайон дорога взбиралась на речную террасу и следовала по ней вдоль русла до самых верховий. Одетые сосной отвесные склоны подступали все ближе и ближе, и только когда мы въехали в пойму реки Максимовки, их натиск ослабел, и долина вновь стала расширяться. Впереди показался длинный однополосный деревянный мост, перекинутый высоко над рекой с одного обрывистого берега на другой. Сама же Максимовка растянулась более чем на 100 километров и брала начало в глубоком каменистом ущелье, заросшем топким хвойным лесом, где в изобилии водились лось, дикий кабан и кабарга. Почти на всем протяжении долина оставалась относительно узкой, расширяясь, как колокольчик, только у моста, за которым река дробилась на множество проток и текла еще 16 километров на восток, к Японскому морю.

Мы проехали по мосту и свернули на лесовозную дорогу, которая вилась по северному берегу Максимовки. То и дело встречались трелёвочные волоки – узкие ответвления для лесоуборочной техники, которые прорезали чащу с частотой бородок в опахале птичьего пера. Увиденное поразило Сергея. Когда он приезжал сюда в прошлый раз, в 2001 году, то застал только главную дорогу – с тех пор наступление на лес шло полным ходом.

Проехав еще около 20 километров, мы приблизились к Лосевке и принялись подыскивать место для стоянки. Мы нашли боковую дорогу, которая начиналась многообещающе, но через 50 метров обрывалась, исчезая в водах реки Максимовки, а потом целехонькая, но недосягаемая для нас появлялась на противоположном берегу. Из глубокого бурного потока шириной около 30 метров торчали обломки разрушенного моста, который, судя по всему, стоял здесь еще недавно. Этот тупик давал нам отличный доступ к воде, к тому же Сергей считал, что здесь мы совсем близко от нужного нам гнездового дерева, поэтому мы решили разбить лагерь прямо на берегу.

Поставив палатки и перекусив на скорую руку, мы отправились проведать гнездовое дерево жившей на Лосевке пары. Сергей уже лет пять не приезжал сюда, и ему хотелось поскорее посмотреть, не пустует ли гнездо. Мы пробирались сквозь лиственный лес, пострадавший от разрушительного действия большой воды: буйные травы прильнули к земле, влекомые течением, а на нижних ветвях деревьев, словно поблекшие рождественские гирлянды, безвольно свисала всякая труха. Мы очутились на обширной зеленой вырубке, где легко мог бы разместиться