Приключения среди птиц - Уильям Генри Хадсон

плоскости взгляду. Вашим органом чувства становится возвышенность. То же самое происходит, когда вы видите и слышите стаи и скопления больших птиц – это внезапное высвобождение дикой жизни в ее самых благородных проявлениях: ликующей свободе, мощи и величии.

Сильней ли, приглушенней ли это чувство звучит в нас везде, где массово гнездятся наши большие птицы, а особенно на побережьях Йоркшира и Нортумберленда, Оркнейских и Шетландских островах, Басс-Роке и на «самом одиноком острове Килда»[10]. Те, кто хоть раз его испытал, ставят его превыше всех прочих восторгов нашего чудесного мира и страстно жаждут его повторения. Именно за ним, а не чтобы изучить или пофотографировать птиц, как многие их них утверждают, они ежегодно съезжаются тысячами в птичьи уголки, а те, кто имеет возможность, отправляются искать становища больших птиц за границей.

Это чувство невозможно выразить словами, оно – драгоценное воспоминание, тайна, навсегда осветившая сердце радостью. Те, кто его не познал – кто не имел возможности его для себя открыть, – не могут его даже представить. Какое чудачество, – думают они, – оставить блага цивилизации ради долгих изнурительных дней в пустынной скуке; сгорать на солнце, кормить москитов, барахтаться в малярийных болотах – и это не ради захватывающей охоты (тогда всё было бы понятно!), но ради птичьего базара или скопища больших птиц в местах гнездования. Но те, кому это чувство известно, легко перенесут подобные и еще худшие тяготы, во имя той восхитительной благости, которой созерцание птиц наполнит их сердца. За ней, а не за стопкой фотографий и пачкой дневников, они и выходят из дома.

Глава V. Птицы правят бал

Разговор с охотником

Дикие гуси

Гусак-авторитет

Домашние трубачи

Необыкновенное поведение самца береговушки

Птицы на часах

Танцевальные шоу чибисов

Церемониальное купание с испитием

Пернатые забавы

Мой путь лежал на запад Англии. На протяжении примерно ста двадцати миль от вокзала Ватерлоо моим единственным спутником по купе был мужчина около шестидесяти лет элегантной внешности. Его грубое обветренное лицо, живой, проницательный взгляд вкупе с одеждой выдавали в нем охотника. Скоро он подтвердил мою догадку, действительно оказавшись охотником (да еще каким!), а поскольку компанейскости ему было не занимать, мы проговорили всю дорогу, и под конец я знал о нем почти всё. Его главными радостями и интересами в жизни были охота и рыбалка: стрелял и удил он с самых ранних лет, как в Англии, так и за ее пределами. Последние десять или двенадцать лет он жил на другом боку планеты, занимая какой-то важный пост в одной из колоний. Но вот незадача: охота, столь любимая его сердцу, была в далекой стране какой-то пресной, не то, что дома, поэтому он брал частые и долгие отпуска ради месяца на вересковых пустошах и перелесках, а также охотничьих и рыбачьих вылазок на континент. Из всех видов охоты самым захватывающим он считал охоту на диких птиц, так что появление в нашей беседе гусей было лишь делом времени.

К тому моменту мои мысли были основательно заняты этой птицей – я как раз вернулся с восточного побережья, из Уэлс-некс-Си, где, если можно так выразиться, жил с дикими гусями плечом к плечу, ежедневно наблюдая их несметные стаи и слушая многогласый трубный крик, производящий поистине колокольный эффект; «как колокол надбитый, дребезжит»[11], как заметил поэт, – но сколь приятны нашему сердцу очарование дикости и свобода, в том колоколе звучащие.

Слушая о его гусиных приключениях, я думал, что, даже будь я охотником, я никогда бы не поднял ружье на дикого гуся: стрелять в эту умную птицу – всё равно что стрелять в человека. Мой спутник не разделял моего чувства, не понимал его. То, что гуси умнее других птиц, делало их лишь более интересной мишенью, которую страсть как приятно перехитрить. Неделька или две с дикими гусями – и прощай оскомина от охоты на полуручных откормленных птиц. Он как раз вернулся с норвежского побережья, где чудесно поохотился. Кстати, у него для меня есть одна история оттуда. Да, дикие гуси действительно относятся к числу самых умных птиц. Друг, у которого он проводил время, владеет архипелагом, точнее, архипелажцем у берегов Норвегии – он еще давно купил его исключительно ради охоты, зная, что дикие гуси непременно отдыхают здесь на пути своих перелетов. Несколько лет назад на одном из островков, который служил гусям точкой сбора и где их по прилету сбивалось несметное множество, один гусь имел неосторожность попасть в стальной лисий капкан. Смотритель рассказывал, что увидел издалека, как всё несметное становище взмыло в воздух и закружилось облаком, страшно крича. Приплыв на место, он обнаружил отчаянно бьющуюся в капкане птицу. Он забрал гуся с собой, на остров покрупнее, где у хозяина, то бишь друга моего рассказчика, была ферма. С того дня дикие гуси не садились на свой излюбленный остров, хотя тот прослужил им местом отдыха много лет. Потерпевшим оказался старый гусак: капканом ему сломало ногу, но усилиями смотрителя повреждение выправили, и гусак с перебинтованной конечностью был помещен в сарай, где в конце концов вполне поправился. Смотритель подрезал ему крылья и подселил к остальным птицам. Случилось так, что незадолго до этой истории сущим бичом для фермы стали лисы, и на ночь птиц запирали в клетках и специально сооруженных домиках, а поскольку днем птицы предпочитали находиться снаружи, изрядную часть вечера смотритель тратил на то, чтобы сбить их в кучу и загнать в места ночлега. По мере того как старый дикий гусак освоился, стало заметно, что он всё больше начинает выказывать свое превосходство. Каждый день с приближением темноты он собственным примером пытался надоумить птиц разойтись по клеткам, а когда собственный пример не помогал, пускал в ход крылья. Желая посмотреть, как далеко это зайдет, смотритель намеренно сбавил обороты и откладывал время прихода, и ровно настолько, насколько его энтузиазм слабел, рос энтузиазм гусака, пока однажды не настал вечер, когда гусак сделал всю работу сам и смотрителю оставалось только обойти клетки и закрыть все двери. Это вошло в рутину, и несколько последующих лет старый гусак был признанным вожаком и властителем всех птиц на ферме.

История мудрого дикого гусака – его готовность приспособиться к абсолютно новому образу жизни и умение оценить обстоятельства: ночную опасность и необходимость кому-нибудь стать во главе разномастного сборища птиц, разучившегося летать и от постоянного надзора потерявшего чувство самосохранения, то, что он взял ситуацию