Виктор Устьянцев - Океан не спит

И вот теперь он сам заставлял Юлю писать такую же рецензию.

— Тимофей Тимофеевич, я больше не могу, — наконец взбунтовалась Юля, когда рецензия была почти закончена. — Нужен прямой принципиальный разговор, а у нас газированная вода с сиропом. Не буду я писать.

— Но вы почти закончили.

— Все это не то.

— Понимаю, но читатели должны узнать, что вышел новый спектакль, о чем он.

— Вот и надо дать информацию строк на двадцать.

— Мы же запланировали…

— Рецензию. Хорошо, я напишу. Но именно рецензию. Дайте мне еще два дня.

— Вы же раздраконите.

— Раздраконю. Когда-то нужно будет все это сказать.

— Только не сейчас. Поймите, кроме неприятностей, ваша рецензия нам ничего не принесет. Пьеса на современную тему, автор — местный.

— Тим Тимыч!

— Знаю, что вы скажете. Мол, устарел Тим Тимыч, захотел спокойной жизни, стал робок и неуверен. Еще мы скажете, что есть искусство и нельзя его опошлять. Я знаю все, что вы скажете. Но поймите простую вещь: оценку искусству дают часто люди, никакого отношении к нему не имеющие и ничего в нем не смыслящие.

— А вы?

— Что я? Я маленький человек.

— Зачем вы паясничаете? Ведь вы все отлично понимаете. Зачем вы пытаетесь обманывать и себя?

— Надо.

— Кому надо? Вам, мне, газете, зрителю, театру?

— Пока еще не время говорить об этом.

— А когда будет время?

— Когда искусством будут руководить люди, знающие в нем толк.

— А мы будем сидеть сложа руки и ждать? Премудрые пескари от искусства.

— Ладно, а то мы начнем оскорблять друг друга. Пишите информацию.

— А рецензию?

— Потом. Надо это сначала обмозговать как следует.

Юля села за машинку и через пятнадцать минут положила информацию на стол Тим Тимыча. Он, не читая, подписал ее, поднял на Юлю усталые глаза и грустно спросил:

— А может, и в самом деле старею? Собственно, зачем я тут, в газете? Какой-никакой, а я все же актер!

Юле стало жаль его. Но утешать она не умела. Только взяла у него со стола газету, смяла и выбросила в корзину.

— Что вы делаете? — испугался Тим Тимыч.

— Вам подсунули, прошлогоднюю газету. Хотели разыграть. Извините. — Юля вышла из комнаты.

«Все-таки все мы идиоты», — подумала она. Ей все еще было жаль Тим Тимыча. Но он тоже выбежал в коридор и весело крикнул:

— А ведь молодцы! Здорово придумали! Чья идея? Представляю, что было бы на летучке! — Он захохотал, видимо представив, что действительно было бы.

Юля пожала плечами.

— Я пойду обедать.

— Хорошо. Нет, вы только представьте, что было бы!

Иногда он бывает похож на ребенка. На большого мальчишку. Наверное, он сейчас даже разочарован, жалеет, что спектакль не состоялся, что у него отняли эту шутовскую роль рассеянного человека. Он действительно был рассеянным и, может быть, даже немножко гордился этим.

Все эти дни Юля не готовила обеда, и ей пришлось идти в ресторан, хотя она не любила ресторанов с их запахами остатков пищи, табачным дымом, долгим ожиданием и плохо замаскированным хамством. Но на этот раз удалось быстро найти свободное место за столиком, где сидели три лейтенанта. Все трое были в новой, еще не обмявшейся по фигуре форме, с модными прическами, которых здесь не делают и не носят. Должно быть, они только что приехали после окончания училища и еще не получили назначения на корабли. Пока Юля изучала меню, они достаточно деликатно и подробно рассмотрели ее. Потом один из них, чернявенький, с длинными бакенбардами, спросил:

— Вы уже выбрали? Разрешите и нам ознакомиться с этим документом?

Юля отдала меню, лейтенант небрежно окинул его взглядом и, обращаясь к товарищам, сказал:

— Есть предложение: до жвакогалса.

Два других лейтенанта молча кивнули. Юля уже два года работала во флотской газете, знала, что жвакогалс — это приспособление, которым в цепном ящике кропится конец якорь-цепи, и не поняла, почему лейтенант вдруг так неуместно употребил этот термин. Но тут подошла официантка, и все стало ясно. Лейтенант провел пальцем по меню сверху вниз и сказал официантке:

— Давайте весь алфавит от «А» до «Я».

Юля невольно улыбнулась: ей уже знакомы были эти шалости молодых лейтенантов, и она знала, что через неделю они залезут в долги, а через месяц вкусят корабельной службы и с них слетит, как опавший осенний лист, весь этот внешний лоск, эти чуть снисходительные улыбочки, долженствующие изображать их интеллектуальное превосходство над другими.

Первым с ней заговорил опять чернявенький:

— Скучновато вы тут обитаете. Один кабак на весь город — кошмар!

— Можно подумать, что вы всю жизнь провели именно в «кабаках».

— Случалось.

— У него опыт, та ще прахтыка, — усмехнулся второй лейтенант и подмигнул Юле.

— Это чувствуется, — иронически заметила Юля и неожиданно для себя тоже подмигнула лейтенанту.

Чернявенький, ничего не заметив, продолжал:

— Много бы я дал за то, чтобы снова оказаться в Питере. Вы там бывали?

— Случалось.

— Ну, тогда вы меня понимаете.

— Нет, не понимаю.

— Жаль. Я могу вам популярненько объяснить. Видите ли, дорогая… Простите, как вас зовут?

— Юля.

— Очень приятно. Меня предки нарекли Георгием, его — Андреем, а вот этого бутуза — Валентином. Так вот, дорогая Юля, человек как таковой состоит из двух основных компонентов: его телесной оболочки и духовного содержания. На определенной стадии развития человечества все большее значение приобретает именно второй компонент…

Пришла официантка, подала Юле суп и стала расставлять на столе многочисленные тарелки для лейтенантов. Половина заказанных ими блюд не уместилась, официантка перенесла их на свой столик и сказала:

— Как только управитесь с этими, подам те.

— Добро.

Лейтенанты принялись за еду.

— Что касается первого компонента, то есть вашей телесной оболочки, вы о ней заботитесь достаточно усердно. А что представляет ваш второй компонент?

— Синус девяносто градусов, — сказал Андрей, тот самый, что подмигивал Юле.

— Я так и предполагала.

Георгий обиделся:

— Ну, знаете… Я вам докажу.

— Боюсь, что у вас совсем не найдется для этого времени.

— А вечером вы не свободны?

— Нет.

— Жаль.

— «Ему б чего-нибудь попроще», — ни к кому не обращаясь, сказал Андрей.

Теперь Георгий обиделся на него:

— Ладно, я тебе это припомню.

«О память сердца, ты милей рассудка памяти печальной», опять ни к кому не обращаясь, сказал Андрей.

— Ну вы, эрудиты, ешьте, а то остывает, — наконец-то высказался третий, Валентин.