Георгий Владимов - Три минуты молчания

Граков переглянулся с групповым.

— Я ж говорю, совсем он их деморализовал. Тот лишь плечами пожал, не ответил. Тут Ванька Обод вперед выступил.

— Лично я вот списаться хочу… Это как, можно или нет? Граков поглядел на него строго. Ванька весь ужался.

— Как фамилия?

— Да чо «фамилия»? Вопрос нельзя задать?

— Ну, а все-таки, фамилия у тебя есть? Или ты ее стесняешься? Вот у меня — Граков, все знают. А ты у нас — беспризорный, что ли? Иван, не помнящий родства?

Ванька помялся, выдавил из себя:

— Чо это не помнящий? Иван Обод… Ну?

— Родила, наконец! Значит, списаться хочешь, Иван Обод? Товарищей бросить?

— К доктору я на прием записан. Еще раньше.

— Болен, значит? Плохо себя чувствуешь? Это другое дело, прости. Это вопрос не принципиальный. Конечно, держать не будем. Причина вполне уважительная.

Бондарь спросил:

— А другим нельзя? Ребров моя фамилия.

— Можно, Ребров. Представь себе, можно. Каждый, кто хочет списаться, может это сделать. В установленном порядке. Подать заявление капитану, получить у второго штурмана аттестат и так далее. Держать никого не собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от балласта освободится — еще будет здоровее. Так, орлы?

Он улыбался, все свое золото выставил, а руку положил на плечо — тому, кто поближе. А ближе всех к нему Митрохин стоял, чокнутый наш, моргал белесыми ресницами. И тут он весь встрепенулся, покраснел, даже затрясся от злости, что ли, или знамение ему привиделось.

— Что мы стоим, действительно, лясы точим! Работать надо! Чиниться. А думать — не хрена, ребята. А ну, айда работать!

— О! — Граков удивился даже, потрепал его по плечу. — Гляди-ка, Иван Кузьмич. Мы тут про железо беспокоимся, а на этом железе — еще люди плавают!

Чокнутый наш рванулся — куда-то чего-то вкалывать.

— Ну, ребятки, — Граков нам сказал. — Давайте-ка, действительно делов у нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.

Мы постояли и разошлись. Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. Все — пока мы лясы точили.

— Веселей, веселей на палубе! — Это уже старпом покрикивал из рубки. Заспались.

Шурка задрался с ним:

— Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.

— Ты с кем разговариваешь?

— С кем! С тобой.

— А ты глаза разинь. Ты не со мной одним. А за ним действительно кеп стоял — хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.

— А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать.

Кеп отошел вглубь. Я взял Шурку за рукав, увел от греха подальше.

Отдраили трюма, стали бочки катать на полубак. Это — чтобы корма поднялась. Все делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно вскорости и вышло.

Кепу идея пришла — на полубак еще и сетей натаскать. Это нужно весь порядок, уложенный для выметки, разрушить, а потом его снова набирать. И много ли толку от сетей — в них, в каждой-то, тридцать килограммов весу; это чтоб увеличить дифферент на сантиметр, нужно сеток полста, не меньше. Мы их таскали, таскали, потом соображать начали — что же это мы делаем? А вернее дрифтер обо что-то споткнулся. И озверел.

— Посылают командовать лопухов на нашу голову, так их и так и разэтак!

А тихо было, и кеп, конечно, услышал. Он уж, поди, и сам был не рад, что такая идея ему пришла, но команда отдана, отменить — амбиция не позволяла.

— Скородумов, ты это про кого?

Мы бросили сетки, расселись на них и закурили. Спектакля ждем.

— А я, — говорит дрифтер, — про тех, к кому это относится.

— Скородумов, у меня к тебе давно претензия. Не нравишься ты мне, Скородумов.

— А я не за тем плаваю и не за то деньги получаю, чтобы кому-то там нравиться.

— Так вот, Скородумов, больше нам с тобой не плавать.

— Да упаси! Только до порта дойти, а там расплюемся. Ну, это уж потерпим недельку.

— Нет, не недельку, Скородумов. Насчет порта вопрос решенный.

Дрифтер так и сел:

— Когда это он решенный?

— Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь — в индивидуальном порядке. Мы тебе замену найдем.

Дрифтер взял сетку и потащил. Мы за ним. Лицо у него свекольное стало, но все слова в горле застряли.

— Хорош! — кеп наконец скомандовал. — Больше не таскайте.

А мы всего-то штук двадцать перетаскали.

— Как это «хорош»? Или уж все таскать или не браться было…

Но кеп уже удалился. Вместо него старпом выглядывал.

— Ладно, Скородумов, покричали — и хватит. Тебе сказано — «хорош».

— Дак эти-то что — обратно таскать?

Старпом задумался.

— Валяйте, — говорит, — обратно.

Тут такое сделалось! Дрифтер взревел — так, что чайки взмыли над Фугле-фиордом, пошел к полатям[52] неверным шагом, вытащил багор и кинулся с ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью простился, стоял, как памятник на своей могиле. Впятером мы дрифтера завернули, увели в кубрик. Там он минут через двадцать успокоился и вышел с помощником — шкерить подбору. Остаемся или уходим, а он ее должен срезать со старых сетей, негодных, а в порту сдать — она ценная, сизальская.

А мы все катали бочки, пока не сказали нам «хорош», корма поднялась, можно заваривать пробоину.

Боцман соорудил беседку — два штерта и доска, — на ней мы обоих сварщиков смайнали за борт. Один там дрелью сверлил отверстия в обшивке, другой кувалдой выстукивал края пробоины.

— Эй, сварщики! — Шурка им орал. — Вы варите как следует. Потонем — вас же совесть замучит.

Мне с Васькой Буровым боцман вручил по лопате — мокрый уголь из каптерки штывать в пробоину. Его там до черта насыпалось — трубу разорвало, по которой он сыплется из бункера; вся вода от него почернела.

— Эй, сварщики, — Васька шептал им в дыру. — Ни хрена не варите, поняли? Одних бичей слушайте. Сварите себе тяп-ляп. Чтоб она снова потом бы разошлась.

— Да не поймешь вас, ребятки, кого слушать.

Они и не слушали, грохали по обшивке. Дрель визжала, как зарезанная.

— Давай, Васька, штывай, — сказал я ему.

— Да погоди, вожаковый, посачкуем. Никто ж нас тут не видит.

Я один штывал. Что толку сачковать — когда сидишь в вонючей дыре, грохот в ушах, визг. Но Ваську хоть повесьте за ноги — он и так сачковать согласен. Сидел на кадушке с капустой и все перекуривал, перекуривал.

Старпом пришел — взглянуть на нашу работу.

— Сколько выгребли?

— Сто шидисят три лопаты, — Васька говорит.

— Он, значит, работает, а ты считаешь?