Морской царь - Евгений Иванович Таганов

Я хотел бы обсудить положение дел в том случае, если халиф откажет мне в поездке в Дамаск. Очень хотелось бы, чтобы наше дарпольское подворье осталось в Гурганском заливе и после того, как биремы уплывут на север. Сегодня я видел в городе Хорезмское и Индийское подворье, ваши купцы свободно плавают в Хазарию и Булгарию, бывают и в Хемоде. Будет правильно, если и наши купцы будут приплывать в Гурган.

— Я думаю, больших препятствий к этому не будет, — согласился Газван.

Когда по его приказу гостям были вручены подарки: гридям и толмачу по маленькому бронзовому масляному светильнику, князю — Коран и кривой кинжал с рукояткой из слоновой кости, Дарник поздравил себя с тем, что предусмотрел и такой поворот событий. Каждый из гридей положил на поднос перед эмиром по крупному янтарю, а сам князь высыпал туда целый кошель с двадцатью мелкими рубинами, сапфирами и изумрудами, чем порядком впечатлил Газвана и его приближённых.

Второй вызов во дворец князь получил уже через неделю. На этот раз эмир разгневан был не понарошку, а на полной серьёзности — до ста беглых рабов-словен всеми правдами и неправдами, кто вплавь, кто в обход по берегу добрались до дарпольского стана, желая вырваться на свободу из гурганской неволи.

— Увы, великий эмир, я заложник своей славы, — оправдывался перед Газваном Дарник. — Десять лет я не давал вывозить невольников из Словении, поэтому мои воины взбунтуются, если я прикажу наших беглых соплеменников возвращать их хозяевам. Прикажи выставить стражу вокруг нашего стана, пусть они ловят беглецов. Но если рабы всё же доберутся до нашего подворья, то назад мы их выдать уже никак не можем.

— А если я сейчас посажу тебя в темницу? — пригрозил эмир.

— Будет лучше, если я сам поговорю с владельцами беглых рабов и договорюсь с ними о выплате нужного выкупа.

Немного подумав, Газван согласился. Раз уж заговорили о темнице, то Рыбья Кровь воспользовался случаем и предложил, чтобы ему отдали половину подлежащих казни преступников: зачем их просто так гурганцам кормить?

— Я знаю, у вас в городе только и говорят о том, что яицкий князь заставляет своих врагов поедать друг друга. Отрубать на площади головы хорошо, но однообразно. Зато когда мои воины в цепях проведут на пристань этих преступников и для них и для гурганцев это будет хуже, чем топор палача. Можно ещё пустить слух, что многие преступники у нас сходят с ума от ужаса перед тем, как их начнут по частям жарить и есть.

— А это на самом деле так? — с интересом спросил эмир. — Можно попробовать.

Три дня спустя по главной улице Гургана десять ратников в красных масках провели на цепях от тюрьмы к пристани четверых преступников, на которых взбудораженная зрелищем толпа смотрела как на жертв особой людоедской казни.

Да и сами «жертвы» лишь дней через десять смогли прийти в себя и поверить, что их есть никто не собирается, и с усердием втянуться в очистку выгребных ям.

Ещё веселее вышло с выкупом беглых рабов. Лишь половина хозяев рискнула приплыть в Залив за деньгами. Да и они были подвергнуты тщательному допросу князя, а рабов заставили показывать все следы от побоев. Часть причин побоев Дарник признал справедливыми, а часть чрезмерными. Соответственно и общую цену выкупа снизил. Да и ту, с которой согласился, разделил надвое: половину хозяевам заплатили дирхемами, а половину — долговыми расписками, мол, скоро из Дарполя придут княжеские торговые лодии, с них эти долги и будут оплачены.

Но как князь не ловчил, выложить больше тысячи дирхемов всё же пришлось. Ещё и за разграбленное рыбачье селище заплатили пятьсот дирхемов. Их в присутствии Рушана Дарник передал Техелу, не слишком интересуясь, оставит эти деньги визирь себе или, в самом деле, отправит в селище.

7.

Последний день лета выдался на редкость жарким и душным. В полуденное время всё живое в Заливе пряталось в тень: куры, собаки, козы. Не отставали от неразумных тварей и люди. Лагерные караульные и те стояли под небольшими специально для них установленными навесами.

Дарник лежал на топчане с книгой в руках. Два противоположных края шатра были приоткрыты, давая доступ лёгкому сквозняку. Со своего места князю был виден навес, под которым Ырас учила Дьянгу словенскому языку. Эта учёба велась лишь в сторону простого понимания — вдовица по-прежнему внятно говорить не могла. Платок закрывал нижнюю часть лица Дьянги, рядом находилась деревянная миска, на случай если её снова вырвет — на днях Ырас сообщила, что «любимая наложница» князя беременна.

У этой новости была лишь одна приятная сторона: в войске и Дарполе прекратят называть вдовицу колдуньей намертво очаровавшей князя — колдуньи беременными не бывают. Сначала Дарник даже обрадовался всему этому, как возможности занять Дьянгу будущим ребёнком. Но потом его мысли на этот счёт приняли другой оборот. Он представил себе, каково будет этому ребёнку в десять-двенадцать лет смотреть на такую мать. Что почувствует и подумает он, осознав себя сыном или дочерью великого князя и изуродованной немой матери? Была, правда, надежда, что ни князь, ни мать, ни дитя десять лет никак не протянут, а ну как протянут?

Мысль о том, что он сам рано или поздно вздрогнет от уродства и немоты Дьянги и ему порой приходила в голову, но долго там не задерживалась. Он и так умом понимал, что у вдовица нет ничего такого, что он больше всего ценил в женщинах: весёлости, интересной умной беседы, какого-либо особого умения и яркой к чему-нибудь устремлённости. Даже любовные соития с ней продолжали быть неполными и ущербными. И тем не менее, каждый вечер он с нетерпением ждал того мгновения, когда может лечь в постель и после соития тесно прижаться к её обнажённой спине, повторяя собой все изгибы её тела.

Ему вдруг вспомнилось, как Лидия рассказывала апокрифическое предание, что в древности мужчина и женщина были одним существом, которое потом разделилось на мужскую и женскую половину и с тех пор эти половины обречены всю жизнь искать свою потерянную часть. Тогда этот делёж пополам хоть с одной женщиной показался ему крайне неприятным и несправедливым. Он всю жизнь стремится к чему-то великому и сильному, завоёвывает города и страны, а приходит симпатичненькая мордашка и хочет называться его половиной?! Разве в слиянии с Дьянгой по своему объёму, силе и разуму он может составлять половину? Нет, не меньше