Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

для каждого умного их проникателя на боярской площади Постельного крыльца – самом бойком месте, где нередко эти отношения разыгрывались публично, на глазах у всех, как увидим ниже.

Необходимо припомнить, что старое наше служилое сословие – боярство и дворянство – исполнено было непомерной щекотливости в отношении своей чести; не той, однако ж, чести, которая служит выражением сознания в себе человеческого достоинства; тогдашняя честь заключалась в отечестве, т. е. в значении рода, к которому лицо принадлежало, собственно в почете, каким пользовался этот род и каким по нисходящему порядку должен был пользоваться всякий родич. Само собою разумеется, что власть с течением времени все больше и больше усиливала такие понятия о чести, строго охраняя законодательством честь высших сановников и вообще своих слуг, следовательно, всех служилых людей земли. В ее прямом интересе было поддерживать и соблюдать известное почетное значение лиц и целых родов, которые помогали ей в приобретении, в устройстве и охранении земли, потому что эти лица и роды представляли ту же власть, была ее органами. Таким образом, понятия о честности известного рода или известного лица ограничивались только представлениями о служебном почете, о мере жалованья, т. е. расположения государя и близости к его особе. Только этим путем мог возвышаться человек и за ним весь его род. Разумеется, в обществе, пропитанном родовым началом, по которому все старое почиталось неизмеримо выше всего молодого, и старая, т. е. заслуженная целыми поколениями, честь всегда почиталась больше чести молодой, хотя бы и более достойной.

Законодательство XVII столетия очень способствовало развитию в тогдашнем обществе непомерной щекотливости, а главным образом – непомерного сутяжничества по делам о нарушении чести или о бесчестье одним только словом, ибо за доказанное бесчестье доправлялась всегда денежная пеня обесчещенному лицу соответственно его чести или тому служебному разряду, к которому принадлежал обесчещенный. Известно, что в X главе Уложения весьма подробно и с большою точностью оценена на деньги честь каждого лица. Этого было достаточно, чтоб возбудить беспрестанные жалобы, иски, мелочные щепетильные придирки к словам с целью получить вознаграждение за сделанное бесчестье. Ничем сильнее нельзя было развить сутяжничества и ябеды и уронить истинные понятия о чести. С того времени, а особенно в конце XVII столетия, некоторые приказы были завалены делами подобного рода, весьма хорошо кормившими и судей, и подьячих. Чаще всего, разумеется, бесчестье заключалось в словах, непригожих и непристойных, а иногда просто шуточных и самых обыкновенных, к которым придирался обиженный как к слову бесчестному.

Поводом к произнесению непригожих бесчестных слов служили обыкновенно ссоры и брани, которые при простоте и грубости тогдашних нравов возникали беспрестанно. Житейские отношения были слишком непосредственны и прямы; прямы и по чистосердечию, и по грубости и дикости нравов; поэтому оскорбленный человек почти никогда не таил своего неудовольствия, а тотчас высказывал его по первому впечатлению, и высказывал с бранью, весьма часто в непригожих и непристойных словах. Притом тогдашние постановления вовсе не определяли, какое именно слово должно считаться бесчестным и непригожим, а это давало возможность всякое грубо сказанное или шуточное слово ставить в бесчестное. Достаточно было самого простого шутливого и самого обыкновенного выражения, чтоб его причли к бесчестью и тотчас же начали иск. По старинной пословице, здесь всякое лыко шло в строку. Даже простая описка, недопись или прописка в чине, имени, отечестве или фамилии, например о вместо а или а вместо о и т. д., составляли также немаловажное бесчестье и давали благоприятный повод начать иск. Такое бесчестье искали в 1675 г. князь Василий Голицын на Аввакуме Иевлеве, князь Лобанов-Ростовский на князе Иване Дашкове. Чтобы остановить и ограничить подобные иски, государь по этому случаю указал и бояре приговорили: «Будет кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище, не зная правописания, вместо о – а, или вместо а – о, или вместо ъ – ь, или вместо ѣ – е, или вместо и – i, или вместо о – у, или вместо у – о, и иные в письмах наречия, подобные тем, по природе тех городов, где кто родился и по обыкностям своим говорить и писать извык, того в бесчестье не ставить и судов в том не давать и не разыскивать; а кто кого браня, назовет князем без имени, и за то править бесчестье». Но, видно, нелегко было унять, с одной стороны, задорных оскорбителей, с другой – мелочных придирщиков, и в 1690 г. издано новое постановление, по которому тех, кто «бесхитростно пропишет честь, или чин, или имя, или отечество, или прозвание или учинит какую недопись или прописку, а соперники начнут бить челом о бесчестьях своих, и таких людей в таких прописках допрашивать с подкреплением по евангельской заповеди Господни, что они то учинили умыслом ли, хотя обесчестить соперников, или бесхитростно? И будет под клятвою скажут, что бесхитростно, и им того дела в вину не ставить и судов на них не давать. А кто бесчестные слова напишет нарочно, и на того суды давать и править бесчестье по Уложению». Это постановление касалось только высших чинов, включительно до жилецкого. Остальных, начиная с городовых дворян и до крестьян, подвергали тюремному заключению на неделю или, если кто не хотел в тюрьму, взыскивали бесчестье деньгами, не разбирая дела, умышленно или неумышленно сделана описка или недопись[178]. Большая беда бывала тому, например, кто напишет отечество, кому не следует, без вича, или кого в брани назовет князем без имени, т. е., например, вместо князь Иван скажет просто: князь. Подобные случаи преследовались строго и самим правительством.

Возбуждаемые действиями и распоряжениями и, так сказать, поддержкою самого правительства жалобы о бесчестье оскорбительными словами дошли, наконец, до таких странных, нелепых и смешных вещей, что Петр указом 1700 г. мая 4-го принужден был воспретить подобные иски. К бесчестью приличали, например, следующие выражения и слова, которые были выписаны из челобитных в Судном московском приказе как основа помянутого указа: «Вольно тебе лаять; шпынок турецкой; из-под бочки тебя тащили; не Воротынской-де ты лаешь; робенок; сынчишко боярский; мартынушка мартышка; черти тебе сказывают; трус; отец твой лаптем шти хлебал; отец твой лапотник; сулил сыромятную кожу и яловичьи сапоги, разоренье-де мне от тебя; мучил-де ты меня» и т. п. Указ Петра едва ли не был возбужден челобитьем бывшего путивльского воеводы Алымова, поданным государю почти в то же время, где он изъяснял, что истец его, Григорий Батурин, в Приказной избе на допросе по делу сказал ему, Алымову, что он смотрит на него зверообразно. «И тем он меня, холопа твоего, обесчестил», – присовокупляет Алымов и ссылается на Уложение, прося доправить на