Кто владеет словом? Авторское право и бесправие - Дэвид Беллос

(еще одном китайском изобретении)[73]. На каждом получившемся деревянном блоке помещалась одна страница текста, а количество слов на нем зависело от размера бумаги и символов. Блоки могли пригодиться всего один раз, а могли применяться на протяжении многих лет (а то и веков) для печати сотен и тысяч копий. Они позволяли коллекционерам книг (аристократам, ученым, монахам) собирать гигантские библиотеки неизменяемого текста, что было очень важно в китайской культуре, основанной на подражании великим и продолжении их традиции. Неизменяемого – потому что блок нельзя было разобрать, а потому вырезанные на них иероглифы нельзя было пересобрать в другом порядке и применить для печати другого произведения. Поэтому в Китае не возникали вопросы, кому принадлежало литературное, философское или научное произведение, ведь их копии мог печатать только владелец оригинального деревянного блока.

На Западе печать делалась совершенно иным способом, что сделало вопрос владения и контроля гораздо более сложным. Устройство, изобретенное Гутенбергом в Майнце в 1458 году, представляло собой переделанный винный пресс, в котором винтовой механизм оказывал мягкое давление на лист бумаги, положенный на покрытую чернилами поверхность. Эта поверхность была не резным деревянным блоком, а подносом, плотно набитым многоразовыми металлическими деталями, каждая из которых была отлита в форме зеркального отображения буквы алфавита (или пустоты, или знака препинания). Они изготавливались из нового сплава свинца и меди, достаточно мягкого, чтобы сделать возможным многократное литье, и достаточно твердого, чтобы выдерживать 2000–3000 отпечатков. Фактически, реальным ограничением тиража был не износ получившегося шрифта, а ослабевающее сопротивление деревянной рамы, в которую был установлен поднос. Когда рама начинала изгибаться, отдельные буквы в композиции начинали смещаться и наклоняться, и в итоге смешивались друг с другом. Если вы наткнетесь на книгу, напечатанную ранее 1830-х годов, и увидите, что нижняя строка на странице устремлена вниз в угол, знайте, что ваша книга была выпущена на последнем издыхании печатного станка.

Печать с помощью подвижных и многоразовых свинцовых шрифтов – эталон современного промышленного производства. Несмотря на высокие затраты на первоначальную настройку, предельная себестоимость каждого произведенного изделия стремится к нулю, пусть и не достигает его. Один набор выдерживал печать около 3000 экземпляров, так что основным расходом на печать книги, помимо оборудования и бумаги, была зарплата наборщиков. На такой технологической основе зародилась классическая западная издательская бизнес-модель, правившая книжным миром с 1458 года до начала XIX века.

В этой модели привилегии и патенты решали два насущных вопроса. Во-первых, как печатник получает право собственности на рукопись и разрешение на печать книги по ней? Простой ответ: либо купив его у автора, либо получив привилегию от властей (часто за плату) на печать классического или «неавторского» произведения (например, Библии). Во-вторых, раз произведение напечатано и стало доступно каждому, что мешает покупателю начать перепечатывать его? Такому покупателю не придется тратить деньги на покупку рукописи и не надо будет платить за привилегию властям, а значит, перепечатчик сможет отобрать рынок у оригинального издательства, продавая копии по более низким ценам. Первоначальный тираж распродается далеко не сразу, в то время как начать перепечатывание издания можно всего за несколько дней (при наличии опытной команды наборщиков) – вот почему на самом фундаментальном уровне западный книжный бизнес нежизнеспособен без принудительного регулирования рынка.

Печатники вовсе не были против режима привилегий и патентов. Они были нужны им для нормального функционирования бизнеса. В свою очередь, государственные органы, обеспокоенные распространением через книги богохульных и антигосударственных взглядов, стремились привлечь печатников на свою сторону и поставить их под государственный контроль. В Париже, как и в Лондоне, количество печатных станков было ограничено законом, а права и обязанности печатников были кодифицированы посредством торговых практик и создания саморегулирующихся гильдий.

Побочным (но нужным) эффектом этого регулирования стало предоставление членам печатных гильдий монополии на производство и продажу целых категорий литературы – поэзии, драмы, беллетристики, науки, философии, теологии и т. д. Издательское дело было поделено между династиями печатников, образовывающих своеобразные книжные картели[74] – гильдии. С согласия властей печатники печатали произведения – и фактически эти произведения принадлежали им, потому что ни один другой член картеля не осмелился бы перепечатать уже опубликованный текст. Например, в Лондоне почти все пьесы Шекспира были напечатаны династией печатников Тонсон[75] – по сути, она владела Шекспиром так же, как другие владели Чосером[76], Мильтоном[77], Драйденом[78] и другими авторами. Монополии на произведения, зарегистрированные на членов Stationers’ Company, были собраны в акционерное общество The English Stock[79]. Печатники-издатели часто заключали синдикатные соглашения[80] касательно собраний сочинений, длинных книжных серий и роскошных изданий. В рамках The English Stock существовал оживленный вторичный рынок того, что мы сейчас бы назвали литературными правами: издатели продавали произведения друг другу и даже доли от доходов с них. Но Тонсон и его коллеги не думали об этих активах как о правах, считая их имуществом – либо в материальном смысле (в одном ряду с домами, землей и лошадьми), либо в смысле долей в коллективных предприятиях (в одном ряду с торговыми судами и угольными шахтами).

Вот почему изобретение печатного станка не принесло ожидаемого снижения стоимости книг. В XVI–XVIII веках английские и французские книги оставались недоступными для простых людей. Они были предметами роскоши не из-за дороговизны производства, а потому, что сплетение государственного регулирования с частными интересами позволило книгоиздателям устанавливать высокие цены без какой-либо конкуренции.

Но по какой логике кто-то мог заявить о владении трудами Гомера, Вергилия или Тацита[81], которые жили и творили задолго до того, как в Китае, не говоря уже об Англии, появилось книгопечатание? Почему издатель Тонсон может жить за счет Гамлета и Лира, хотя сам Шекспир зарабатывал себе на хлеб, руководя театральной труппой?

К концу XVII века многим стало казаться, что книжный бизнес – это презренное занятие для пухлых печатников, которые охотно занимались цензурой, не давая распространяться новым идеям. Страсти накалялись.

6

Как появилась собственность

Собственность не существует в природе, но при этом является краеугольным камнем современного общества. Откуда она взялась? И как определяется, кому она принадлежит? Вот как на этот вопрос отвечает Янош Секей[82], описывая сценку в школе в бедной венгерской деревушке:

«– Скажите мне, дети… думали ли вы когда-нибудь, кому принадлежит снег?

Громкий смех.

– Никому! – выкрикнул один мальчик.

– Богу! – сказал другой.

– А если кто-то сделает снеговика из этого снега, кому принадлежит снеговик?

– Тому, кто его сделал, – доносится ответ.

– Хмм… – пробормотал учитель. – А если кто-то вспашет необработанную землю, засеет ее и будет следить за ней, чтобы она