Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

мальчишек? Да они первые поняли бы, чей это нож! Отобрали бы его и отлупили меня еще сильней.

Нет, нужно его спрятать с глаз долой.

Спина затекла от холода и напряжения, так что встаю я как последняя старуха.

Провожу рукой по стволу клена – надо же, это ведь клен! – и снова вспоминаю пансион. В пансионе я научилась хорошо прятаться. Там была сотня укрытий. Пусть же здесь у меня будет хоть одно.

Перед тем как спрятать нож, я должна сделать одну очень важную вещь.

Оставить знак.

* * *

После безуспешной погони одноклассники делают вид, что потеряли ко мне интерес. А может, так оно и есть. Трудно судить, ведь я с ними не разговариваю. Возможно, они выжидают момент, когда я потеряю бдительность. Нет, этого точно не случится.

В попытках быть всегда начеку я почти не могу сосредоточиться на учебе. Контрольная по арифметике с учительской пометкой «Отвратительно, Сара!» становится тому печальным итогом. Еще бы не отвратительно – я не сумела решить ни единой задачи.

Пани Новак все же не уволили – я видела ее в коридоре, где она мило беседовала с какой‑то молодой учительницей. В мою сторону она даже не глянула. А когда я снова попыталась извиниться, заглянув в ее кабинет, пани Новак холодно улыбнулась мне и сообщила, что я в медикаментах не нуждаюсь. Домой в тот день я шла, глотая жгучие слезы. Наверное, я даже была в тот час легкой добычей, но мне повезло, что на меня никто не охотился.

Павелек в школу так и не приходил. Его не было ни в понедельник, ни во вторник. Не пришел он ни в среду, ни в четверг. В пятницу его даже не ждали, ведь каким надо быть дураком, чтобы после недели прогулов заявляться перед выходными!

Он пропадал и раньше, так что это никого не удивляло.

«Вольная птица», – хмыкнул учитель географии, делая пометки в классном журнале.

Но мне отчего‑то было не по себе. Будто где‑то там, в полутьме городских подворотен, Павелек набирался сил, чтобы обрушиться на меня еще большей бедой.

Выходные прошли как обычно. Мне наконец доставили новые очки, и мир снова заиграл красками и четкими гранями. Как же все‑таки чудесно – все видеть! Люди с хорошим зрением не способны ценить, какой роскошью они обладают просто так, ни за что.

Мы с родителями снова посетили дом бабушки. Еда была та же, хоть вся она, даже сладчайший цимес, на вкус напоминала пепел. Когда детей выпроводили из-за стола, я просто забилась в угол за изразцовой печью, чтобы ненароком не испортить бабушкин шаббат. Хоть в этом я преуспела. Мной были довольны.

Воскресенье проскользило сквозь пальцы, как песок, даже наша с папой любимая передача будто прошла быстрее, чем ей следовало, оборвавшись на самом интересном месте.

Беспокойный сон перенес меня на своих крыльях в новую неделю. Это всегда происходит, как ни сопротивляйся, только часики успевают тикать на запястье.

Я потеряла столько ценного всего за несколько дней – коллекцию шариков, свои тайные прогулки к танцевальной студии, расположение пани Новак… Что отберет у меня новый день? Не хочу, не могу больше.

Если бы я еще была в пансионе, то все же решилась бы испробовать способ из школьной легенды – пошла бы к Черной Двери и прошептала в латунную скважину свое заветное желание:

«Хочу, чтобы меня перестали обижать».

Дверь снова задала бы свой вопрос о цене.

И я знаю, что ответила бы. Теперь знаю:

«Я готова на все».

* * *

Контрольным, кажется, нет конца. Понимаю, через месяц нас ждут пасхальные каникулы, но силы уже на исходе. Впрочем, это даже к лучшему – это может быть причиной, по которой одноклассникам пока не до меня. Сегодня, например, на моем столе даже не обнаружилось ни единой бумажки с оскорблениями. Надо же, к такой роскоши можно и привыкнуть!

У меня в сумке – кулек первоклассных шоколадных конфет с пьяной вишней. От девочек в пансионе я слышала, что пани Новак их просто обожает. Даже если она снова меня прогонит, никто не помешает мне просто оставить конфеты у нее на столе. Нельзя сдаваться, я должна вернуть дружбу моей наставницы! Иначе я просто не смогу жить с этой виной.

Но одних конфет мало. Я должна быть хорошей, чтобы пани Новак снова начала мне улыбаться. Поэтому я не бегаю к ней посреди уроков, а смиренно жду последнего звонка. Быть может, она так расчувствуется, что мы даже вместе пойдем из школы.

Однако звонок так и не звенит. Вместо этого нашу учительницу польского вызывают в коридор деликатным стуком в дверь. Через несколько мгновений раздается ее тихий вскрик, и класс немеет, точно по команде.

Лица медленно поворачиваются к двери, когда в нее в сопровождении пани Курик входят двое мужчин в форме. Полицейской форме.

Один из мужчин проходит к учительской кафедре, сдержанно кашляет в кулак и обращается к замершим нам:

– Дети, с прискорбием сообщаю, что ваш одноклассник, Павелек Джебровски, был убит. Никто из вас не покинет школу, пока мы не зададим вам вопросы касательно этого происшествия. Ваши родители будут извещены дирекцией и помогут подписать протоколы…

Он все говорил, и говорил, и говорил. Его лицо постепенно расплывалось у меня перед глазами, а голос доносился до ушей как через толщу воды. Как в тот раз, когда меня окунули головой в полный рукомойник и держали за руки.

И в точности как в тот раз, я чувствовала одно – жизнь выходит из меня прочь.

Безумица III

Наутро после исповеди Фаустины мне неловко смотреть ей в глаза.

Во-первых, потому что я считаю ее немного чокнутой. Ведь она выложила мне все, всю свою историю, точно стянула сорочку через голову и выставила напоказ беззащитную грудь и острые ребра. Не на такую откровенность я рассчитывала.

Во-вторых, потому что она считает меня ни в чем не повинной, ну просто несчастной оболганной овечкой. А я не такая.

И все же мы идем на завтрак вместе, я держу ее за рукав и болтаю о всякой ерунде: о повсеместной белизне, о докторе Рихтере, о маленьком прогулочном дворе, где мне так и не удалось побывать. Она кажется немного обиженной. Думаю, ее задело, что я так ничего и не сказала в ответ на ее признание. Только пожелала спокойной ночи и отвернулась к стенке. А я не знала, что можно сказать в ответ на такое. Засыпать ворохом вопросов, как Марыся Каську? Скривиться и обозвать выдумщицей? Нет, такими тайнами не шутят. Даже если это вовсе уже и не тайны.

И уж совершенно точно я не могла ей признаться, что всю ночь мне снились танцы бесов посреди церкви и одинокая строгая фигура, бредущая между ними в луче неземного света.

Мне гадко от одной мысли, что я так легко поддаюсь этому, этой заразе чужого безумия. Из-за своей податливости я и проиграла пани Новак.

На завтрак каша. Господь, благослови кашу! На суп я бы даже взглянуть не смогла. Перемешиваю все содержимое своей миски и не нахожу ничего подозрительного.

К нам с Фаустиной подсаживается вчерашняя соседка.

– А я думала, ты на вязках провисишь еще пару дней, – без обиняков заявляет она.

Пожимаю плечами. Я и сама удивлена, что удалось обойтись без связывания. Я почти привыкла, что за любой провинностью, любым неправильным