Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

Все превращается в забавный сюрприз, который предстоит раскрыть, в причудливую модель жизни, в непрерывное переплетение подтекстов и тайн, которые никогда не будут разгаданы до конца. Одним словом – непроницаемая загадка Востока. И вот я снова здесь, на пороге осени, которая обещает быть торжественной и вскоре окрасит все вокруг в золотисто-желтые тона.

Ни один китайский город не воплощает в себе Поднебесную так, как Пекин. Несмотря на строительную лихорадку, вызванную стремлением к модернизации, мне кажется, что, в сущности, здесь все обречено оставаться неизменным. Возможно, справедливо пророчество о том, что «династии возвышаются и падают, утро сменяет вечер, а речные ветры валят деревья прошлых царств, но, – заключает Конфуций, – все преходяще и неизменно».

Существует два пути к пониманию Пекина для тех, кто жаждет знания. Первый – это поддаться, не оказывая сопротивления нашей рационалистической культуре, которая затем превращается в ленивые привычки. Второй – собрать мозаику из всех деталей, которые удается уловить, чтобы глубоко погрузиться в самую суть бытия китайца.

И в итоге прийти к выводу: Пекин продолжает оставаться абстрактным понятием, ощущением, идеологической ловушкой, абсолютно не связанной с каким-либо политическим измерением, но емко воплощающей в себе любые представления о Китае, живущие в каждом из нас.

С чего же начать? Я невольно должен мысленно вернуться в конец тех судьбоносных 1980-х, чтобы вновь протянуть нить к настоящему – нить, которая на самом деле никогда не обрывалась.

В аэропорту меня встречал старый знакомый, дорогой Фань Чуаньшэн, который десятью годами ранее, не проронив ни слова, случайно прищемил свою руку дверью машины. Я с трудом открыл ее снова и, увидев посиневшие ногти на побелевшей руке, почувствовал, как у меня защемило сердце.

– Ничего, ничего, – пробормотал он, пытаясь улыбнуться, но улыбка больше походила на гримасу боли. И с этого момента он держал руку в кармане.

Теперь мой первый порыв – взять его за руку и взглянуть на четыре пожелтевших, но абсолютно здоровых пальца с розовыми, аккуратно подстриженными ногтями. Он смеется над моим жестом и похлопывает меня по плечу, расспрашивая о поездке.

Я знаю его рассказ наизусть, но должен позволить ему рассказать все еще раз для двух моих друзей, впервые оказавшихся здесь со мной. Своим твердым и мягким голосом Фаню удается успокоить их волнение, и пока он читает старый детский стишок, я любуюсь окрестностями. Краем уха я все же прислушиваюсь к «новостям» Фаня, предвкушая их, словно старую любимую песню: «Пекин – это город с 12 миллионами жителей (включая окрестности, отмечает он), столица Китайской Народной Республики. До освобождения это был город потребления, а сейчас – город производства. Не все серьезные социальные проблемы решены, напротив, – подчеркивает он с нотками самодовольного смирения, – как увидят наши уважаемые гости во время своего пребывания, мы страдаем от нехватки жилья, необходимо улучшить транспортное обслуживание, обеспечить достижение населением более высокого уровня благосостояния и т. д. и т. п.». И добавляет, хитро поглядывая на меня, будто говоря: «Не жди ничего нового, но и без капли лжи не обойдется», – что благодаря новой политике реформ многое улучшается и многие ошибки маоистской эпохи исправлены.

А мы тем временем подъезжаем к городским воротам, которые, по правде говоря, с появлением новых зданий переместились гораздо ближе к аэропорту. Улицы же – все те же, что и всегда, в каждую поездку, ничего не изменилось с того далекого апреля 1976 года, когда я впервые приехал сюда, а Фань встречал меня в старом аэропорту под огромным портретом Мао. Повсюду толпы машин, грузовиков, тележек, велосипедов и пеших людей, погруженных в тысячи ремесел и праздных занятий, где румяные красивые дети выделяются цветом и дружелюбием, вызывающим желание расцеловать их в щеки.

В отремонтированном старом крыле отеля «Пекин» большой зал для приемов переоборудовали в бальный зал, предназначенный исключительно для китайцев. Необычное новшество, связанное с модернизацией, вдруг перенесло меня в 1930-е годы, когда в этот же отель и в этот же зал заходил выпить коньяка и осмотреться мой соотечественник Джованни Комиссо.

Оркестр неистово играл рок – новинку, сводившую с ума столичную молодежь, но у входа охранник вежливо преградил мне путь, давая понять, что место предназначено для китайцев. Во дворе напротив другие молодые люди смотрели в сторону этого запретного входа, и я пытался понять, стоят ли они в очереди или же их просто не пускают, и им остается довольствоваться звуками рока издалека.

В те времена иностранцу легко было удивляться молодым китайцам, их стремлению изучать английский и жажде информации. Робко начав разговор, один молодой человек вскоре привлек внимание других, а девушка с ярким макияжем заманчиво заморгала миндалевидными глазами.

– Так почему же вы не заходите? – спросил я собравшуюся вокруг меня группу.

– Это закрытая вечеринка, только по приглашениям, – пояснили они, добавив, что ни у кого из них нет приглашения.

– А что за вечеринка?

Никто не смог ответить.

– Просто вечеринка, – повторяли они, – которую организовал муниципалитет Пекина.

Рок-музыка больше не интересовала их: теперь они хотели узнать обо мне. Вопросы были все те же: откуда вы, куда направляетесь, чем занимаетесь, женаты ли, сколько зарабатываете, во сколько обошлась поездка из Италии в Китай, сколько стоят ваши ботинки, что вы думаете о нашей стране?

Бесполезно было пытаться задавать им встречные вопросы, они не давали и шанса. Некоторые угощали меня тыквенными семечками из бумажного пакета, другие протягивали сигарету, третьи спрашивали мой адрес.

Девушка с недоверчивым взглядом и пластиковой сумкой через плечо смотрела на меня ошеломленно. Я попытался задать несколько вопросов, касающихся политики: они вежливо уклонились, политика их не интересовала. Я снова попытался проявить терпение, которое всегда стараюсь обрести, оказавшись в Китае, немного становясь китайцем, повторяя одни и те же жесты и слова с видимой естественностью, будто они были моими собственными; и мои милые молодые собеседники учтиво повторяли те же ответы.

Но вдруг девушка с накрашенными глазами намекнула на ответ или, точнее, заговорила, повергнув всех вокруг в молчание.

– Сейчас гораздо лучше, чем было раньше, – серьезно сказала она, широко раскрыв глаза. Затем, после небольшой паузы и одобрительных кивков тех, кто понял ее неуклюжий английский, добавила. – Но председатель Мао всегда остается в наших сердцах, даже если Дэн Сяопин ближе к проблемам нашего времени.

И тут же раздался хор аплодисментов.

В тот момент, в конце 1980-х, это была самая искренняя политическая речь,