Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей

— Ты дал повод?

— Ни единого. Здесь, верно, действует интуиция следователя гестапо. Инстинктивно чувствует во мне какую-то враждебную силу.

— Гм… мне это не нравится. Будь осторожен!

— Мне тоже. Что же до осторожности, то не волнуйся. Не впервой!

Успокаивая Домантовича, Григории чуть покривил душой.

С начальством, преподавателями у него установились неплохие отношения, и то, что Вайс, вопреки всем, незаметно следит за ним, рождало тревогу. А что если он действует не по собственной инициативе, а, скажем, по приказу Думбрайта? Нет, это отпадает. Босс как раз выказывает особое расположение к молодому воспитателю русского отдела. Он как-то даже сказал, что считает его больше американцем, чем немцем. В устах Думбрайта это наивысшая похвала. Нунке? Не может быть. Этот знает его как фон Гольдринга, а без пяти минут зять такой птицы, как Бертгольд, для Нунке вне подозрений. Тогда Шлитсен?.. Возможно! Он с самого начала отнёсся к Фреду Шульцу насторожённо. Правда, по возвращении из Мюнхена эта насторожённость исчезла, но то, что бывшего заместителя начальника школы сместили с должности да ещё сделали подчинённым человека нового, гораздо более молодого, не могло не породить обиды, зависти, неприязни.

Так или этак, а надо остерегаться, ещё внимательнее контролировать каждый свой шаг, слово, взгляд… Раньше хоть в компании Агнессы и Иренэ он отвлекался немного, отдыхал душой, а теперь…

Теперь Фред Шульц появляется на вилле патронессы не чаще раза в неделю. Не потому, что встречают его неприветливо, а потому, что в его отношениях с хозяйкой дома возникла напряжённость. Агнесса то радостно бросается ему навстречу, то разговаривает сдержанно, так, словно они только что познакомились. Бывает — начнёт по старой привычке живо чтото рассказывать, но вдруг оборвёт на полуслове, помрачнеет и замолчит. Да и остаются они наедине редко: падре Антонио стал чуть ли не постоянным обитателем виллы.

С наступлением холодов Иренэ стало хуже. Укутанная по самое горло в бесчисленные пушистые платки и пледы, она выглядывала из своего гнёздышка, словно смертельно раненый зверёк, ощетинившийся и одновременно совершенно беспомощный.

Все, как могли, старались развлечь маленькую больную, но она лишь досадливо морщилась, а когда ей слишком докучали заботами, просто закрывала глаза, притворяясь спящей.

Лишь Педро мог вызвать подобие улыбки на губах девочки. Неутомимый и непосредственный, искренне преданный маленькой подружке, он не подделывался под её настроение, не говорил с ней взволнованно-жалобным тоном, не избегал разговоров о болезни.

— Пхэ, болит! А знаешь, как мне было больно, когда меня избил этот одноногий черт из таверны? Ни лечь, ни сесть не мог, ни ногой, ни рукой пошевелить. А я плевал на то, что больно, знал — все равно поднимусь. И ему отплачу! Ты на ноги не обращай внимания. Все думай: «Вот сейчас пошевелю ступнёй, пусть болит, а я все равно пошевелю»… Помнишь летом? Когда у тебя словно мурашки по ногам бегали? Говорил тебе — двигай ногами. А ты испугалась и давай плакать. Сказано, девчонка…

— Мне вчера было очень больно, а я не заплакала, вот как! И маме не сказала!

— А есть отказалась. Если нашего Россинанта не кормить, знаешь, что с ним будет? Упадёт на все четыре ноги и не поднимется.

— А ты покормил его сегодня?

— Ещё бы! Он только ушами поводил и поглядывал вокруг, тебя искал.

— Правда, искал?

— Знаешь, как он обрадуется, увидав тебя. Хочешь, я завтра подведу его к окну, насыплю такой холмик, чтобы повыше можно было залезть, и под самое окно… И вы будете завтракать вместе: он под окном, а ты здесь — кто больше съест. Только куда тебе! Знаю, отхлебнёшь немного бульона и скажешь, что пахнет перьями… Не голодала ты, вот что!

— Хочешь — сейчас целую чашку выпью?!

— На пари?

— На пари! На ту книжку, что Фред подарил. А что ты мне дашь?

— Я вырежу из дерева маленькую мадонну и окроплю её святой водой из часовни. Положишь её под подушку, и когда пробьёт колокол к мессе, поверяй ей самое сокровенное желание. Тётка Луиса так всегда делала, и мадонна послала ей хорошего жениха. Не сойти мне с этого места, если лгу.

Иренэ выпила чашку бульону, и Агнесса была на десятом небе от радости, обхаживала Педро, считая, что само небо послало ей этого мальчика.

— Я хочу усыновить Педро, — сказала как-то Агнесса, наблюдая за Иренэ и её маленьким другом.

— Подумайте, сестра моя, прежде чем брать на себя такую ответственность, — предостерёг падре Антонио. — У таких безродных может оказаться плохая наследственность. Сейчас он ребёнок, а когда вырастет? Хватит с вас одного креста, возложенного на ваши плечи всевышним…

— Так это всевышний так покарал меня? За какие грехи? — гневно воскликнула Агнесса. — Недугом маленького невинного ребёнка? Где же тогда его милосердие?

— Пути господни неисповедимы, женщина! — сурово остановил её падре Антонио. — Не богохульствуй и не ропщи на промысел божий. И помни: грехи наши не только в деяниях наших, они рождаются в мыслях. Загляни в собственную душу!

Фред удивился, заметив, как поникла Агнесса. Весь вечер она просидела молча, не прислушиваясь к беседе, завязавшейся между падре и её гостем.

А разговор захватил обоих. Фред проявил интерес к прошлому Каталонии, а падре Антонио с большим знанием дела рассказывал о её сложной и трагической судьбе, начиная от господства римлян, вестготов, арабов, франков, вплоть до объединения испанских земель, когда Каталония, потеряв свою самобытность, постепенно теряла и завоёванные ею права, пока не стала одной из обычных провинций Испании.

Когда наступило время прощаться, падре захотел проводить Фреда. Вечер был ветреный, хмурый, но в воздухе уже пахло весной: травой, уже пробившейся кое-где на пригорках, набухшими на кустах почками, потеплевшей землёй.

Григорий любил эти дни ранней весны. Душа трепетала в преддверии грядущего чуда пробуждения и возрождения. Впрочем, сегодня он не замечал ничего вокруг. Его мысли всё ещё были там, возле Агнессы и Иренэ.

— Вы слишком жестоки к бедной женщине, падре, — сказал Фред, как только они вышли.

— Душа её в смятении. Мне, как духовнику, надлежит быть суровым.

— А не слишком ли тяжёлый груз вы взвалили на её плечи? Особенно теперь, когда Иренэ так плохо?

— Именно для Иренэ…

Прикуривая сигарету, Фред остановился. Мерцающий свет спички озарил лицо падре, изборождённое глубокими морщинами. Веки он опустил, словно пряча взгляд, а может, просто от огня спички или ветра, бившего прямо в лицо.

— Иренэ… Вам никогда не приходило в голову, что вы жертвуете жизнью малютки во имя обманчивой мечты?