Олег Гончаров - Полонянин

— Слушай, — спешился я. — Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.

— Этих, что ли, людей? — подозрительно оглядел стражник моих сопутников.

— Этих, — сказал я. — От самых муромов мы пришли с вестью важной.

— Далече тебя занесло, — сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: — Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.

— Что тут у вас творится? — шепнул мне Григорий.

— Сам не пойму, — пожал я плечами. — Хорошего человека казнить хотят. А за что?

— Не думал я, что на свете есть такие большие города, — это Никифор голос подал.

Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…

— Добрый! — стражник мне крикнул. — Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.

Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.

— Здорово, Добрый!

— И тебе здоровья, десятник!

— Давненько не виделись.

— А ты, небось, соскучился?

— Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.

Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.

— Пошли, что ли, помаленечку!

Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.

— Погодите немного, — сказал я ратникам. — Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.

— Давай быстрее, — махнул рукой Алдан. — А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.

— Я быстро.

Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.

— Ешь, — говорю, — наголодался за дорогу-то. Послушался Буланый. Морду в ясли ткнул и захрумкал. Вот и славно.

— Здраве буде, Добрыня! — услышал я за своей спиной.

Обернулся, а это Кветан со мной здоровается. Обнялись мы.

— Ты где был-то? — конюший меня спросил.

— Потом все, старшой, — отмахнулся я. — Недосуг мне сейчас.

— Ну, ты смотри, — понимающе подмигнул Кветан. — После казни заглядывай. Мы с ребятами тебе встречу вечерком устроим.

— Хорошо, — сказал я и к выходу поспешил.

— К терему, говоришь? — Алдан уже своих выстроил.

— Да, к терему, — кивнул я.

— Давай! — скомандовал десятник.

Надавили ратники на толпу, дорогу нам расчистили. А народ огрызается. Кому понравится, когда его щитом в спину толкают?

— Расступись! — кричит Алдан.

Мы за ним следом спешим, а люди за нашими спинами снова, как вода, смыкаются. Я от криков чуть не оглох. На Никифора взглянул. Ничего. Держится послух. И Григорий от нас не отстает.

Добрались до крыльца. Отдышались.

— Благодар тебе от меня, десятник, — сказал я Алдану.

— Наливай! — расхохотался он.

— Вечером на конюшню заглядывай.

— Вот это дело! — сказал десятник и со своими ратниками обратно попер, к месту нагретому прорываться стал.

А мы в терем направились.

— Лепота-то какая! — не сдержался, перекрестился Никифор, когда мы в сени расписные вошли.

— Ты еще горницы не видел, — сказал я ему. — Вот где действительно красиво.

— Ну, веди, — сказал Григорий.

Поднялись мы по лестнице широкой в горницу. А тут у дверей стоит посадник козарский, Ицхак, и плачет. Увидел меня, слезы рукавом утер.

— Соломона, — говорит, — смертью казнить хотят. Обвиняют в том…

— Знаю, — сказал я. — Мне стражник у ворот сказал.

— Мы даже выкуп за него приготовили, — всхлипнул Ицхак. — Всем посадом виру собирали. Уперлась княгиня. Не хочет меня принимать. Жизнь ей Соломонова понадобилась. О, Адонай… — снова слезы полились из глаз иудея.

— Она-то здесь? — кивнул я на дверь.

— Здесь, — сказал посадник. — Стою жду, когда она меня принять сможет.

— А Святослав?

— Да все с ним в порядке. Он еще третьего дня со Свенельдом в Чернигов уехал.

— Подождите, — оставил я христиан с иудеем, а сам в горницу вошел.

Ольга у окошка стояла да на майдан смотрела. Приоткрыла она окно, чтоб лучше ей видно было, оттого и сквозило морозцем. Холодно на дворе, народ шумит. И в горнице холодно.

— Ты не застудишься? — сказал я ей. Вздрогнула она от моих слов, повернулась быстро.

Платочек любимый затеребила.

— Что же ты так долго? — спросила строго.

— И тебе здравия, княгиня, — отвесил я ей поклон.

— Год тебя целый не было, я уж думала, что не увижу тебя больше. — И вновь к оконцу отвернулась.

— Меня отец учил, чтоб слов я своих на ветер не разбрасывал, ну а если дал, то отпираться не след. А не было меня потому, что до Мурома путь не близкий. А ты неужто меня ждала?

— Ждала, — сказала княгиня. — Но не одного, а с Григорием. Или ты забыл, зачем я тебя посылала?

— Отчего же? Я человек памятный.

— Ну, и?..

— Выполнил я твою просьбу, княгиня.

— Не просила я тебя, — взглянула она на меня, — поручение давала.

— Поручение холопам дают, а я вольный теперь. Или ты от обещания своего откажешься?

Помолчала она. Платочек потеребила.

— Ну, тогда чего же ты один пришел? — наконец спросила.

— Так ведь неспокойно в Киеве. Заробел христианин. Непривычно ему, человеку божьему, когда народу столько. Что тут случилось у вас? Опять киевляне бунт подняли?

— Мы лекаря сегодня казнить собрались, — передернула она плечиком.

— И за что же Соломону честь такая?

— Он сына моего отравить хотел, — скривилась княгиня, словно сама отраву приняла.

— Что-то тут не так. Сколько лет ты ему доверяла…

— Выходит, и лекарям верить нельзя, — перебила она меня.

— Так и себе можно в вере отказать. Я слышал, что жив и здоров каган.

— Это сейчас. Ты не видел, как седмицу назад его выворачивало. Из нужника не вылезал. Опасалась я, что совсем хворобой изойдет. Исхудал, как блесточка, от ветра его шатало…

— А Соломон тут при чем?

— Так ведь он сам сознался, что его это рук дело.

— Ну, у ката киевского и мертвый на себя все беды людские примет.

Отмахнулась она платочком.

— Дозволь, княгиня, мне с иудеем переговорить. Сколько лет мы в знакомцах ходим. Проститься с ним хочу, — не отступился я.

— А мне прикажешь ждать тут, пока ты с лекарем лясы точить будешь?

— Отчего же ждать? — отворил я дверь. — Григорий, Никифор, проходите. Зовет вас Ольга, княгиня Киевская.

— Мир этому дому, — Григорий в горницу вошел.

— Пусть Господь будет к хозяевам милостив, — от баса послуха задребезжала слюда в оконцах.

— Ну, так я в поруб спущусь? — взглянул я на Ольгу.

— Ступай, — кивнула княгиня.

Притворил я дверь за собой, а тут уже Ицхак меня встретил.