Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова

вещи, изгнаны из палатки комары – тогда пора подумать об ужине. Разводится костёр, пристраивается таганок, вешаются на него кастрюля, котелок, чайник. Теперь можно приступать к приготовлению пищи. Обычно в тайге на костре готовят щи, борщ или кашу с добавлением тушенки. Но если сразу же по прибытии на место удаётся подстрелить дичь – оленя, гуся или глухаря – то процесс приготовления ужина преображается. Посуда заполняется дичью или оленьими потрохами. Ах, какой в этом случае получается ужин! Знаешь, Анна, в свои четырнадцать-пятнадцать лет я уже был неплохим охотником. Но в тот день мне было не до охоты. Потратив последние силы на обустройство палатки, я уснул.

Спал беспокойно из-за разразившейся к вечеру грозы. Меня вырвали из забытья раскаты грома и невнятный рёв, доносившиеся из-за брезентовых стен палатки. Мне показалось, будто кто-то плачет и жалуется на ненастье. А может быть этот неведомый некто так же, как и я болен, горит в жару? Да, тело моё действительно горело в жару. Кости ломило. В глазах плыли цветные круги. Я слышал жалобные стоны. Так стонет терзаемое тяжким недугом существо. Спросонья я принялся соображать, всё ли снаружи упрятано от дождя. Не раскидает ли ветер оставленные снаружи вещи, не похитит ли их жалобно ревущее, неприкаянное существо. Мысли мои путались. Ясно помню одно: я ничуть не боялся ни грохота грозы, ни собственного одиночества. Однако беспокойство выгнало меня из палатки. И лишь после того, как в лицо мне ударили холодные струя дождя, я сообразил, что весь мой скудный скарб прекрасно разместился в палатке и снаружи не осталось ровно ничего. Однако что-то заставляло меня оставаться вне палатки. Струи дождя хлестали по лицу, словно плети. Я пытался закрыться от них рукой, меня колотил усиливающийся озноб, но я упрямо всматривался в озаряемые частыми вспышками окрестности. Стоны и рёв не утихали. Среди вспышек молний я пытался рассмотреть их источник, и порой мне казалось, будто я действительно вижу чей-то лик. Человеческий или звериный – не разобрать. Личина старого, занедужевшего существа то возникала передо мной, то исчезала в непроглядной тьме ненастной ночи. Наконец, совершенно измотанный усиливающимся ознобом, вымокший насквозь, я решил вернуться в палатку.

* * *

Тихое и ясное утро не принесло мне облегчения. Мне удалось сберечь в сухости некоторое количество дров и, главное, спички. Трясясь в ознобе, я тем не менее смог развести костёр и заварить себе тёплого чая. Среди моих пожитков оказался не только аспирин, но и некоторое количество флаконов пенициллина в ампулах для инъекций. Уже тогда я знал, что пенициллин – антибиотик, убивающий в организме человека любую заразу. Но вот шприц я по беспечности не захватил, не подумал о том, что придётся ставить себе уколы. В то же время я понимал, что прогнать хворь без лекарства не удастся. Проглотив содержимое двух пенициллиновых флаконов и наугад несколько пилюль из своей походной аптечки, я почувствовал некоторое облегчение. Жар ослаб, но боль и першение в глотке усилились. Меня начал терзать голод. Пришлось доставать из чехла ружьё, снаряжать его и тащиться к ближайшим зарослям ивняка в поисках хоть какой-нибудь дичи. Долгие блуждания без воды, усталость, недомогание и бурная грозовая ночь не выбили из моей головы романтические бредни, и я воображал себя эдаким Робинзоном Крузо, единственным насельником Великой Чёрной тайги.

Впрочем, войдя ясным утром с ружьём в заросли ивняка, я не знал ещё, что тайга Велика и Черна. Я рассчитывал подстрелить какую-нибудь пернатую дичь. Несмотря на недомогание, я всё же надеялся на удачу. Ночная буря сменилась невыносимой влажной духотой. Под моими ногами проминался и хлюпал болотистый кочкарник. Ещё вчера страдавший от недостатка воды, сейчас я буквально тонул в ней, время от времени по колено проваливаясь в болото. Неподалёку, сквозь ветви ивняка, блестела вода небольшого озерца. Я уже битый час бродил по его болотистым берегам в поисках дичи, и всё зазря.

Идти по болоту тяжело. Пот застит глаза, сбегает струйками меж лопаток. Байковая рубаха под брезентовой ветровкой сделалась мокрой и прилипла к телу. Неприятно. Гнус облепил сетку накомарника. Я стряхивал насекомых рукой, чтобы хоть что-нибудь видеть. Если б не сетка, злые кровососы сожрали б меня за четверть часа. Гнус пробивается под слои одежды, вонзаясь в самые нежные места. Ты испытала это на себе. Больше всего страдают кисти рук, которые краснеют и покрываются кровавыми волдырями.

Удалившись от палатки на несколько сотен метров, я почувствовал усталость и присел на поросший мхом камень. Минуты текли под гудение гнуса. Одинокий и потерянный, я забыл ненависть к Богу. На душе осталась лишь любовь к матери и тоска по ней. И ещё я ясно понимал, что, если уж и выберусь из этой передряги и каким-то чудесным образом снова окажусь в посёлке Амакинской экспедиции, в лаборатории камералки среди привычных запахов, геофизических приборов, атласов и книг, то буду благодарить Бога за подаренные мне между делом знания и навыки, а о ремне со звездатой пряжкой забуду.

Однако от духоты и гнуса страдал не я один. Из зарослей ивняка послышался утробный протяжный звук, то ли вздох, то ли стон. Я двинулся на звук, стараясь поменьше шуметь. Я цеплялся за приклад ружья, как утопающий за спасательный круг, хоть и не был уверен, что сумею применить его по назначению. А в зарослях кто-то плакал. Да-да! Я слышал именно плач! Плакал не человек, а какое-то иное, возможно, свирепое и очень сильное, существо. Не его ли лик являлся мне во вспышках молний минувшей грозовой ночью?

Вскоре я вышел на небольшую, усеянную валунами прогалину. Почувствовав под ногами относительно твёрдую почву, я приободрился. В середине прогалины блистала в лучах солнца огромная лужа. Возможно, зверь наклонился к ней напиться, но упал, обессиленный, и остался так лежать.

Огромное, покрытое порыжелой шерстью тело содрогалось, как от рыданий. Облепленная гнусом седая морда лежала в лужице воды. Зверь явно заметил моё присутствие. Уши его зашевелились, но он не поворачивал морды и не двигался. Мне показалось, будто он умирает, но я всё же снял ружьё с предохранителя. Переборов первый страх, я раздумывал, что предпринять.

Осторожно обойти зверя. Зайти со стороны морды. Прицелиться. Всё делать бесшумно. А потом спугнуть зверя громким криком или выстрелом. Зверь поднимется на дыбы и, возможно, кинется на меня. Тогда…

Я слышал сотни охотничьих баек. Геофизикам амакинки доводилось добывать и медведей, и лосей. Я знал, что самое уязвимое место у медведя – подмышечная впадина. Если пуля попадёт в это