Олег Гончаров - Полонянин

Тот кивнул одобрительно и сказал:

— Ну, пора где-нибудь на ночлег привалиться, а то уж темнеть стало, как бы не заплутать впотьмах.

— Привал так привал, — согласился я. — Вот и местечко неплохое подвернулось.

На небольшой, едва припорошенной снегом поляне, у подножия березы белой, мы решили становище разбить.

Спешился я. От седла котел отвязал, мешок с пшеном отчалил.

— Давай-ка, Никифор, за хворостом, — велел ученику Григорий. — А мы пока шалашом займемся…

Веселым у меня получилось на Русь возвращение. Говорят, что любую дорогу хороший собеседник может короче сделать. Убедился я в этом. У меня же не один, а два собеседника было. А разговоров мы за дорогу нашу много переговорили. О том и об этом судачили. Про жизнь и про смерть, про любовь небесную и земную, про Мир и про то, как люди в разных землях живут.

Я-то на своем недолгом веку многое успел повидать. До самой Исландии меня Доля закидывала, но Григорий поболе моего по Свету побродил. И хоть не сильно он меня был годами старше, однако побросала его судьба и покорежила изрядно. Сиротой неприкаянной скитался он по Земле-матушке, сам не зная, зачем ему такая жизнь выпала. Даже имени у него тогда не было. Может, и звала его как-то мамка от рождения, только померла она, когда он еще совсем маленьким был. Имя сына, видать, с собой забрала. Его Андрей случайно подобрал. В Нове-городе, на торжище, хлеба краюху сирота с голодухи спер, а за такое карали нещадно. И били мальчонку и свои купцы, и гости заморские, не столько из жадности, сколько от скуки. Только Андрей за сиротинушку вступился. Сперва и проповедника побить хотели, но на того как сядешь, так и слезешь. Купцы на него с кулаками, а рыбак им сказки рассказывать. И такие забавные, что забыл торговый люд про татя, про кулаки, которые чесались нещадно. Уж больно сказки интересные. Даже сам сирота заслушался. Ему бы в бега кинуться, а он сидит и от удивления рот раззявил.

И что особенно поразило тогда Григория, так это то, что даже с немчурой заезжей Андрей общий язык нашел. Бойко рыбак по-иноземному лопотал. Гости от смеха за живот хватались. Отпустили сироту. И хлеб отбирать не стали.

За четыре дня он тогда в первый раз поел. А насытившись, за чудным мужичком увязался. Не стал его Андрей от себя гнать. Видно, созрел проповедник для учительства, а тут и ученик подвернулся. Так что дальше по Миру они вместе пошли.

А сирота безродная оказалась тварью благодарной. Тем самым полем, про которое Андрей часто поминал. Брошенное зерно веры христианской в его душе проросло и заколосилось. И однажды голь безымянная имя наконец обрела. Крестил его рыбак в лесном ручейке. Григорием нарек.

И почитал Григорий учителя своего пуще отца родного. И помнил всегда, что, если бы не рыбак, забили бы его на новгородском торжище.

Небольшой костерок давал приятное тепло и освещал наше убежище. Шалаш мы сделали небольшим, чтоб быстрее нагрелся. Посредине огонь развели, каши наварили. Поели немного и теперь сидели вокруг костра и старательно ложками соскребали остатки каши со стенок закопченного котла. Больше всех старался Никифор. Оно и понятно: попробуй-ка насыть такую дубину стоеросовую. Мы с Григорием и так впол-ложки ели, чтобы жердяю поболе досталось.

— Эх, — вздохнул послух и ложку свою облизал, — сейчас бы мясца, да поскоромнее…

— Да ты, никак, не наелся? — посмотрел на него учитель. — Или забыл, что не хлебом единым…

— А хлебца бы тоже не помешало, — мечтательно поднял глаза Никифор и громко рыгнул. — Почитай уже две седмицы мы только лишь пшеном да просом давимся. Сейчас бы молочка или холодцу с хреном. Я бы не отказался.

— Я бы тоже, — кивнул я. — Потерпи чуток. Вот в Киев скоро придем, там разносолами да кулебяками вас Ольга откормит.

— А его с нами, — подал голос Григорий, — никто не звал. Сам напросился, а теперь ноет, что зуб болючий. Сидел бы в Карачарове. Сытно бы было, тепло. Как там Иоанн с делами общинными справляется? — вздохнул христианин.

— Ты бы лучше не его, а Параскеву за главную в Карачарах оставил.

— Я бы лучше тебя оставил, — ответил послуху Григорий. — Ты бы там быстро порядок навел.

— Не-е, — помотал головой жердяй. — Не остался бы я там. Надоело на месте сидеть. Ты-то вон Мир поглядел, а мне тоже хочется, — сказал он Григорию, повернулся ко мне и пояснил: — Я же малым был совсем, когда мы к муромам пришли. Дорогу и вовсе не помню.

Все лес да лес. И потом безвылазно в деревеньке рос. Да все сказки слушал, как учитель по странам дальним и близким со своим наставником шатались. И мечталось мне, как я вырасту и на Мир взглянуть пойду. Вырос вот. И в путь с вами напросился. А толку что? Сколь уж дней идем, а я ничего, кроме елок да берез, не видел.

— Ну, это поправимо, — рассмеялся я. — Скоро леса сосновые пойдут. Потом в тех лесах веси охотничьи встречаться станут. Потом деревеньки небольшие. Вот до Девяти Дубов доберемся, я вас с Соловьем сведу. В баньке попаримся. Груздей моченых у хоробра отведаем. Хороши у него грузди. Во-о-от такие, — показал я руками, какими грибищами нас витязь угощать будет. — Вкусные…

— Погоди, Добрын, чадо несмышленое чревоугодием совращать, — настороженно проговорил Григорий. — Как бы нам самим на ужин кому-нибудь не попасть.

— С чего это вдруг? — удивленно взглянул на учителя Никифор.

— А ты разве не слышал?

— Нет…

— Тише! — еще больше насторожился Григорий. — Вот опять!

Притихли мы. Прислушались. Где-то далеко, едва различимо, я услышал странный, с детства раннего ненавистный звук.

— Никак волк, — прошептал послух и перекрестился.

— И не один, — тихо сказал Григорий.

— А может, это волкулак давешний? — Никифор даже плечами передернул.

— Сколько раз говорить тебе, что Баян человек обычный…

— Тихо! — Григорий рукой махнул. — Вроде ближе завыл.

— Точно, — послух поежился и снова перекрестился.

И словно в подтверждение наших опасений испуганно заржал мой конь.

— И Буланый их почуял. — Я невольно положил руку на навершие кривого булгарского меча.

— Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас, — пробасил Никифор. — А может, почудилось? — с надеждой взглянул он на учителя.

— Спаси и сохрани нас, Иисусе Христе, — сказал Григорий.

Выбрались мы из шалаша. Вслушались в лесную морозную тишину. Нет, не померещилось нам. Точно волки воют.

Я, как смог, успокоил Буланого. По храпу его погладил.

— Тише, миленький. Не бойся.

Но не послушал меня конь. Мотнул головой, из рук моих вырываться стал. Заржал громче прежнего на нашу беду. И тут новый вой раздался. С другой стороны.

— Все, — сказал Григорий. — Обкладывают они нас. Видно, конягу твою на нюх поймали.