Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

— Грех ведь, — сказала Клеменция вполголоса.

— Грех-то птичий! — успокоил поп. — Господь его простит. Ну не дотерпели, ну поспешили, всего и делов-то… Неужто из-за такой ерунды страдать да казниться… Ты ведь, мать, должно, тоже не как дева Мария зачинала?

Клеменция вдруг покраснела и смутилась, как девушка; видимо, поп невзначай чиркнул по какому-то больному месту в ее биографии. Затем она, правда, довольно быстро взяла себя в руки и почти шутливо ответила:

— А вдруг и я также от одного света солнечного, росы и ветра понесла…

— Знаем мы, матушка, от кого ты понесла, да не протреплемся! — строго и трезво сказал поп.

— Весел ты нынче, святой отец, — с нежной угрозой произнесла Клеменция.

— Всяк весел, когда пьян. И я, многогрешный, кровью Христовой причастился… А обручить, так это нам что… Благослови, Господи!

И поп опрокинул очередную стопку.

Потом, когда отец Игнаций как следует покушал и причастился, все присутствующие направились к церкви, где отец Игнаций обручил молодых. Клеменция, внимательно следившая за этой процедурой, обратила больше внимания на поведение Альберта. Молодой Шато-д’Ор был бледен, несколько смущен, но при этом его лицо было освещено все той же лучезарной улыбкой.

— Зачем ты ему так много рассказала? — шепнул Иоганн своей невесте, когда нареченные возвращались в донжон.

— Кому? — даже не поняла, в чем дело, невеста.

— Альберту! — сердито шепнул Вальдбург. — Ведь теперь нашим встречам конец…

— Не думаю, — сказала Альбертина, — по-моему, нет…

— Я думаю, вы не будете в претензии на меня, милый свояк, — произнес Альберт, — если я шепну пару слов на ушко вашей невесте…

— О да! — поспешно согласился Иоганн. Брат и сестра отошли в сторону, и, нагнувшись к уху сестры, брат сказал ей фразу, которая, будь она услышана, весьма удивила бы Иоганна:

— Скажешь ему, чтобы ждал после захода солнца там же, где всегда. Поняла?

— Чтобы он ждал меня? — переспросила Альбертина.

— Ну не меня же?! — сердито прошипел Альберт.

Агнес фон Майендорф ревниво поглядела на Иоганна. Да, теперь его для нее не существовало, это она решила раз и навсегда. Только Альберт и больше никто! Улучив минуту, когда Альберт отошел от сестры, она чуть ли не прыжком подскочила к нему.

— Простите меня, мессир Альберт! — скромно опустив глазки, сказала она. — Я вела себя легкомысленно…

— Отнюдь нет, — не без жесткости произнес Альберт, — боюсь, что вы слишком хорошо представляли себе последствия вчерашнего своего поведения…

— Мессир, — всхлипнула Агнес, — я так страдаю…

— Быть может, — сухо сказал Альберт, — это послужит вам уроком на будущее. Мои обязательства перед вами тем не менее остаются в силе.

— Бог мой! Обязательства! — воскликнула Агнес расстроенно. — А любовь?

— Любовь к вам, сударыня, есть часть моих обязательств перед вами…

— А что говорит вам ваше сердце, мессир Альберт?

— Мое сердце говорит мне, что вы, без сомнения, будете мне достойной женой… — сказал Альберт таким тоном, что никоим образом нельзя было принять это заявление всерьез.

— Мессир, вы пролили за меня свою кровь… Я думала, что пришел мой час благодарить вас…

— У вас будет время сделать это после свадьбы, моя дорогая.

— Но я не переживу этой недели, не переживу!

— Послушайте меня, кузина, выбросьте эти мысли из головы. Вы, без сомнения, должны дождаться своего часа.

Альберт поднес к губам ее руку и нежно, хотя и несколько иронически поцеловал. Агнес оглянулась по сторонам. Они стояли в зале у самой стены, и плащ Альберта прикрывал их от посторонних глаз. Ближайшие люди были далеко и не могли слышать их беседу.

— Мессир! — жмуря глаза от стыда и отчаяния, проговорила она, жарко дыша на него, и бюст ее, крепкий и упругий, вздымаясь, касался кольчуги Альберта. — Мессир, мне нужно стать вашей еще до утра завтрашнего дня, иначе я зарежусь кинжалом…

— Господи! — сказал Альберт таким тоном, каким говорят обычно: «Ну что возьмешь с эдакой дуры?»

— Сударь! — настойчиво упрашивала его Агнес. — Посетите меня ночью, ради всех святых! Грех ваш я, клянусь Богом, возьму целиком на себя!

— Я подумаю… — усмехнулся Альберт. — Ждите от меня записки…

— Я буду ждать вас! — прижимаясь к его доспехам, сказала Агнес и убежала, овеянная сладкой надеждой.

После обеда, отдохнув, проводили домой Вальдбурга, который, поцеловав на прощание невесту, убыл, полный счастья и предвкушая очередное ночное похождение. Клеменция собралась в подвал, где Корнуайе с палачами допрашивал Вилли и еще нескольких подозреваемых лиц. Альберт с отцом Игнацием сел играть в шахматы, а Альбертина уселась за вышивание. Нарушил семейную идиллию приезд Франческо. Мы оставили его в тот момент, когда он на трофейном коне поскакал по лесной просеке. Как это ни странно, но он довольно быстро выбрался на большую дорогу и не спеша, потому что не хотел замучить коня раньше времени — вдруг придется удирать от монахов? — добрался до Шато-д’Ор. Его вначале не пустили, потому что ходили докладывать мессиру Альберту…

— Один? — переспросил Альберт у Франческо, когда тот сбивчиво рассказал ему обо всех похождениях, случившихся ночью, и повествовал об обнаруженных им трупах и раненом монахе.

— Да, мессир Альберт, жив был только один, мне пришлось добить его, и он сказал, что они идут на Шато-д’Ор. Епископ хочет захватить замок.

— Значит, он говорил о подземном ходе? — спросил Альберт.

— Да, мессир. Еще я на всякий случай взял бумагу, которая была на одном из монахов…

— Что за бумага, ты читал?

— Нет, мессир, читать я не умею, да и потом он запечатан, это свиток, а сдирать печати — не мое дело.

— Ну, давай ее сюда!

Франческо отдал Альберту бумагу. Тот решительно сорвал печать и раскатал свиток. «Брату Феликсу — брат Птица…» — было написано на бумаге вверху по-латыни. В латыни Альберт был не шибко силен и передал свиток отцу Игнацию, который, отвлекшись от шахмат, взял лист и, отставив его далеко от старчески дальнозорких глаз, прочел его про себя, смешно шевеля губами, а затем сказал:

— Отправь-ка паренька на кухню, э-э… сын мой! Там его покормят тем, что осталось от обеда…

Альберт понял, что Франческо лишний в этой комнате, и приказал оруженосцу:

— Ступай на кухню и передай главному повару, что я велел тебя накормить… Понял?

Франческо голоден не был, но комнату покинул, так как научился понимать господ, когда те не могли или не хотели с ним откровенничать.