Священная война - Джек Хайт

Балдуин выпрямился в кресле.

— Я — не мой отец. Собирай войско, Амальрик. Дамаск падет.

***

Декабрь 1182 года. Дамаск

Лошадь Джона шлепала по грязному ручью, что бежал по дну узкого ущелья, или вади. Он много раз проделывал этот путь: в 1148 году в составе обреченного Второго крестового похода; в обратном направлении, когда служил командиром личной гвардии Юсуфа; и совсем недавно, в 1174 году, с отцом Балдуина. Он не помнил, чтобы пересекал какие-то ручьи, но, с другой стороны, многое в этом походе было ему незнакомо. Непрекращающийся дождь преобразил пейзаж. Там, где когда-то были лишь пыльные холмы и сухие овраги, теперь текли ручейки и цвели под дождем пустынные цветы. Лошадь Джона была облеплена грязью, и он никак не мог уберечься от сырости, как бы плотно ни кутался в плащ. Он сгорбился в седле, дрожа от холодного ветра, дувшего с моря.

Пехотинцам приходилось хуже. Вокруг Джона люди с тяжелыми ранцами и копьями на плечах брели по грязи, доходившей им до икр. Прямо впереди солдат споткнулся и упал. Товарищи помогли ему подняться, и несчастный, утирая грязь с глаз, бросил на Джона негодующий взгляд.

— Не уступишь коня бедному солдату, отче?

Джон сотворил крестное знамение.

— Бог даст тебе сил.

Солдат сплюнул. Джон не мог его винить. Он проехал мимо него и дальше, вдоль длинной колонны воинов. Балдуин собрал пять тысяч пехотинцев, но к нему присоединилось лишь двести рыцарей. Ги и Рено держали своих людей на юге, утверждая, что они нужны для предотвращения набегов сарацин из Египта.

— Джон! — весело окликнул Балдуин, поравнявшись с ним.

Король, по крайней мере, был в добром расположении духа. В походе он всегда казался моложе, да и здоровее тоже, благодаря перчаткам, скрывавшим его израненные руки, и шлему, чей наносник и широкие нащечники скрывали его лицо.

— Далеко еще?

— Дамаск должен показаться, как только мы поднимемся на тот холм.

Пока Балдуин смотрел на далекий склон, вершина которого скрывалась в проливном дожде, Джон присмотрелся к королю. Лицо его раскраснелось, глаза лихорадочно блестели.

— Возможно, нам стоит разбить лагерь здесь, ваша милость, пока не утихнет буря.

— Лагерь? Когда мы так близко?

— У вас нездоровый вид, ваша милость.

Губы Балдуина сжались в тонкую линию, и он пришпорил коня, вырываясь вперед. Джону следовало быть умнее. Король был упрям во всем, что касалось его болезни. Больше всего на свете он ненавидел, когда ему делали поблажки.

Джон добрался до холма, и его конь с трудом взобрался по раскисшему склону. На вершине, к своему удивлению, он не увидел Дамаска. Вместо зеленых садов, что должны были простираться до бурых глинобитных стен, он видел лишь пелену проливного дождя.

— Джон! Ты уверен, что мы близко? — окликнул его стоявший неподалеку Балдуин.

— Я поднимался на этот холм не раз, ваша милость. Так скоро я его не забуду. Дамаск — там.

Балдуин возвысил голос:

— Коннетабль!

Амальрик подъехал. Он так укутался в меха, что видны были лишь его тусклые глаза. В них сквозила бычья тупость, но коннетабль был бесспорно храбр и яростен в бою.

— Да, ваша милость? — сказал он и высморкался.

— Построй людей в колонну, рыцарей — в центр. Будем идти в боевом порядке до самого города. Лагерь разобьем к югу от Дамаска, на берегу Барады. Пусть сержанты возведут земляной вал и несут бдительную стражу. Я не хочу никаких ночных неожиданностей.

— Слушаюсь, мой господин.

— Ваша милость, — сказал Джон, когда Амальрик отъехал рысью, — сады к западу от города…

— Я знаю, Джон. Мне пришлось бы захватить их, если бы я хотел заморить Дамаск голодом. Но я не собираюсь морить их голодом; как и не собираюсь губить жизни наших воинов в этих садах. Ты сам говорил мне, какая это смертельная ловушка. Они нам не нужны. Я привез достаточно провизии на месяц похода. К тому времени Дамаск будет наш. Мы возьмем город штурмом.

На следующее утро Джон проснулся до рассвета. Это была старая привычка, оставшаяся с тех времен, когда он был рабом и его бы высекли, не окажись он на своем посту к восходу солнца. Тело затекло после ночи на твердой земле. В этом году ему исполнилось пятьдесят, и ночевки в поле давались уже не так легко, как прежде. Он медленно размял ноющие суставы — память о полудюжине старых ран. Правое плечо было тяжело ранено под Дамаском во время Второго крестового похода, в тот день, когда его захватили сарацины. Он повращал им, пока оно не поддалось, и принялся за левое, вывихнутое на дыбе после того, как его пленили христиане в битве при Бутайе. Кисть руки, державшая меч, по утрам всегда была непослушной. Он сжал и разжал пальцы, разминая предплечье, которое несколько лет назад в схватке с людьми Рено де Шатийона распороли глубоким порезом. Размявшись, Джон натянул стеганый поддоспешник, затем перекинул через голову кольчугу и влез в нее. Он застегнул ремешок, стягивавший ворот, надел на голову стальной шлем и схватил свой шестопер. Оружие состояло из трехфутовой рукояти и тяжелого ребристого навершия. Как священнику ему было запрещено проливать кровь, но это не мешало ему проламывать врагам головы.

Джон вышел из шатра и обнаружил, что дождь прекратился. Шатры войска усеивали равнину к югу от Дамаска. Он прошел между ними и направился прочь от лагеря, к отхожему месту. Его выкопали кое-как из-за размытой почвы, и теперь оно было залито дождевой водой. Справляя нужду, Джон посмотрел в сторону садов к востоку от города. Даже в тусклом свете ранней зари он мог разглядеть деревья, отягощенные апельсинами. Город был лишь смутным очертанием, еще более густой тьмой, притаившейся в утреннем сумраке.

Оправившись, Джон подошел к реке и плеснул в лицо водой. Она обожгла холодом. Он зачерпнул еще, чтобы смочить короткие волосы. Когда Джон вернулся в лагерь, воины уже начинали просыпаться. Слышался скрежет точимых мечей и бряцание кольчуг одевающихся людей. Он подошел к кострам в задней части лагеря, где готовили еду. Один из поваров — мясистый мужчина с приметной родинкой на щеке — предложил Джону кусок горячей лепешки и налил вареной пшеницы в подставленный шлем.

— Благоволит ли нам Господь, отче?

Джон видел достаточно битв, чтобы знать: Господь не