Юрий Сергеев - Повести

В один из вечеров приехал на гусеничном вездеходе начальник соседнего участка Марк Низовой. Обрюзгший пятидесятилетний повеса с густыми морщинками у глаз, мутных от непокойной жизни, с запойно-желтыми прожилками на белках. Повидали они многое на этой земле, поблекли и увяли.

Кроме своего могучего заместителя по горным работам, эдакой гориллы в джинсах, привёз Низовой ящик водки. Развязно и театрально обнял Семёна. Сопящий от усердия заместитель легко метнул ящик с бутылками под кровать и преданно уставился на своего шефа в ожидании дальнейших команд.

Развалясь на койке, Низовой молча смотрел на молодого начальника участка. Его помощник не решался даже присесть в присутствии шефа, свесив громадные руки ниже колен, переступал грязными сапожищами по коврику. Покатый лобик, тяжёлая челюсть говорили о его сообразительности.

— Та-а-к, — начал гость, — или тебе везёт, или ты — прирождённый горняк. Как ты сумел столько земли перевернуть? Тут пусть наш бог, то бишь Дед, кумекает. Меня интересует другое. На полигоны завернул, а все бульдозеры крутятся. Слово волшебное знаешь от поломок?

— Знаю, — усмехнулся Ковалёв.

— Какое, если не секрет?

— Не суетиться, не упускать из виду главное. Разве ты не знаешь этого закона?

— Прости, подробнее, если можно.

— Ну, как тебе объяснить… Каждый на участке занимается своим делом. Я не обижаю людей, а работу требую. Сам научился работать на бульдозере и экскаваторе не хуже машинистов, варю электросваркой даже потолочные швы, овладел лотком.

— Зачем это тебе?

— Чтобы знать возможности каждого. Руководитель должен быть профессионально выше своих подчинённых, в геологоразведке никто не мог набурить больше меня за смену. Этим я показывал лентяям, что все их отговорки о высокой крепости породы и прихватах на забое скважины — липа. Вообще-то, в старателе нужно видеть человека. На что он годится, что его заставляет полгода работать в тайге.

— Ясненько… Ну и дурак! План не дашь, вся эта мразь тебя растерзает. Они сюда приехали деньгу зашибить. Лень! Вот что главное в твоём человеке. Ле-е-нь! Из-за лени обезьяна колесо выдумала, дубину в руки взяла. Потом телефоны и самолёты от лени своей наворотили. А начальник старательского участка обязан, — подчёркиваю, — обязан! — отсекать лень скальпелем жестокости.

— Пустое говоришь! Скальпель имеешь, а золота нет. У Власа тоже есть скальпель, смотри, как отсечёт он тебе по осени интересное место…

Марк выдернул бутылку из ящика и зыркнул на своего помощника. Тот резво вскочил и пропал за дверью.

Взвизгнул кто-то у вездехода и стих. Вскоре на фарфоровом блюде повар участка принес молочного поросенка, обложенного зеленью и печёными яблоками. За это время Семён утомился от назидательных речей Низового до тоски.

Увидев блюдо, Марк вскочил, потирая руки:

— Красиво жить не запретишь, молодой человек, как и красиво говорить. Я угощаю царским ужином схимника золотой промышленности. Давай выпьем под свежининку и, как пел один бард, "посмотрим, кто первый сломается"!

— До поросят добрался… Тебе же их на откорм прислали для осени. Чем люди будут питаться в конце сезона?

— Прокормятся грибами. Везет тебе, мой юный друг. Мне бы такую россыпь! — Низовой плаксиво скривился, закусывая. — Как ты попал в начальники? Ты что, родственник Власа?

— Нет.

— Так, почему у руля? — он ловко отхватил ножку поросёнка и впился в неё золотыми фиксами.

— Стечение обстоятельств. Судьба.

— Враньё! — Марк прожевал и отмахнулся жирной ладонью. — Враньё! Дед не будет так глупо рисковать. Уж я его знаю… Этого льва с мозгами лисицы и Божьим даром горняка. Он — справедлив и жесток, как зверь. Не мог он просто так поставить на сосунка. Что-то не так. А? Темнишь, голубчик, темнишь…

— А вдруг я — стоящий горняк, кто меня знает?

— Да-а?! — Низовой вяло отбросил кость в угол и многозначительно переглянулся с помощником. — Ну раз ты — горняк, скажи нам, тёмным людям, сколько катков у бульдозера?

— Десять опорных, а что?

— Успел посчитать. А сколько однобортных и двубортных?

— Вот что, пламенный борец с ленью человеческой, мы — не в ликбезе. Пей свою водку и катись домой, надоел.

— Ага! Это уже мне нравится. Давай выпьем? Что трясешься над стаканом, как дева в первый раз? Смелей! Власу не заложу. Мы ведь уговорились, кто первый сломается, тот и поднимет лапки.

— Перед тобой, что ли, лапки поднимать? Или перед твоим неандертальцем? Ты, Марк, людей мразью обзываешь, а сам-то ты кто? Потомственный дворянин?

— Дерзишь? — вскинул редкую бровь захмелевший гость и сузил глаза. — На грубость нарываешься?

— С чего бы это? Я ведь не пил и пить не собираюсь.

— Сломался. Дерзишь старшим. Нет у тебя ни культуры, ни широты, осталась одна работа, ай-яй-яй.

— Вот что, Низовой, садись в свой танк и дуй отсюда, вместе с поросенком. Мне надо идти на полигон.

— Это что, выгоняешь?

— Пока советую.

— Салага, — Низовой встал, аккуратно вытер руки о край простыни и отошел к двери. — Коля, набей, пожалуйста, ему лицо, мне неудобно, он же тебя неандертальцем обозвал.

— Пусть только попробует, — вскочил Ковалёв, — вам тогда с участка здоровыми не уйти. — Чувствуя, что сатанеет от злости, Семён толкнул опешившего верзилу к двери. — Убирайтесь отсюда! Если через минуту вездеход ещё будет стоять под окном, раздавлю его бульдозером.

Укатил Марк восвояси. У Ковалёва было такое состояние, как будто его вываляли в липкой грязи. Вернулся в

дом, поднял за углы клеенку на столе и выбросил собакам объедки вместе с недоеденным поросенком. С брезгливым чувством вымыл руки и только тут заметил оставленную водку, замкнул бутылки в сейфе. Утром прибежал в радиобудку горный мастер Малков. Запыхался, еле переводя дух, заблажил:

— Ой! Что будем делать, Семён Иванович!

— Что стряслось? Авария или придавило кого? — забеспокоился Ковалёв.

— Пойдём скорее, увидишь.

В разрезе непривычная тишина. Заглушены тракторы, молчит землесос, и молча скучились люди у промприбора. Расступились перед Ковалёвым. Хрустнули под ногами отмытые монитором камни. На перфорированном столе бункера лежал маленький человек с подвёрнутыми руками. Одет в грязную и мокрую фуфайку, расползшуюся до тела по швам.

— Переверните, — тихо попросил Семён, пугаясь мысли, что узнает через миг в лежащем кого-то из подчинённых.

Щелками глаз из далекого прошлого глянуло в небо желтое лицо китайца. Лоб проломлен кайлом.

— Видимо, спиртонос, грохнул кто-то и бросил в шурф. Многие годы во льду отлежал, да вот отмыли монитором, — высказал догадку Лукьян, — а может быть, и старался сам, не поделил с кем-то эту речку. Лет пятьдесят лежит, смотри, фуфайка без воротника, такие сейчас не шьют, самокованое кайло.