Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— всё было описано, рассказано, изложено. Весь заговор, как на ладони. Причём рассказано ярко, я бы сказала, — талантливо. У Палена было хорошее перо…

Не вызывало сомнений, что в мои руки попал настоящий раритет. И, видимо, очень важный, иначе зачем покойный муж так изощрённо его спрятал? Впрочем, историческая ценность записок меня интересовала в последнюю очередь. Раритет можно продать за хорошие деньги — вот что сразу пришло на ум.

Да, мне нужны деньги. Разумеется, после смерти Себрякова я не бедствовала. Но и только. Нужен был капитал, с которым я могла бы открыть собственное, давно задуманное коммерческое дело и наконец окончательно забыть о прозябании, в котором жила до замужества и которое до сих пор нет-нет да и снилось.

Увы, капитала не было. Но если к деньгам, оставленным Викентием, прибавить деньги за продажу раритета… ну, ещё взять кредит в разумном размере… Я бережно погладила документ. Может быть, это и есть то, чего не хватало для воплощения заветного плана?

Но как продать? Не бегать же по улицам, предлагая раритет прохожим?

Проще всего было бы посоветоваться с Евгением. Как историк он оценил бы документ и, возможно, подсказал, кому из коллекционеров можно его предложить. Но отношения с Евгением стремительно ухудшались — я больше ему не доверяла. Надо было действовать самой.

Наведя справки, я остановила выбор на аукционе Сотбис. По всем сведениям, именно там за раритетный документ можно было получить хорошие деньги. И, что важно, при этом остаться анонимной. К чему мне афишировать свою деловую операцию? Я решила, что поеду в Лондон, когда расследование будет завершено и шумиха вокруг смерти Викентия утихнет, скажем, в конце года.

А пока записки остались лежать там же, где и лежали. Более хорошее место представить я не могла. К тому же обыск на квартире уже состоялся, а новые не ожидались — с какой стати?

Но вот что меня беспокоило… Викентий излишней подозрительностью никогда не страдал. И если он всё же решил буквально замаскировать мемуары, то вряд ли из-за их коммерческой стоимости. Видимо, была в них какая-то ценность, кроме денежной, о которой я не подозревала.

Впрочем, кое-какие смутные догадки на этот счёт у меня всё же были. Я не историк и не политик. Но у меня есть голова на плечах и хорошее образование. Нетрудно было сообразить, что публикация записок нанесла бы убойную пощёчину Англии, чей посол когда-то заплатил британским золотом за кровь русского императора. Такие преступления сроков давности не имеют…

Так не для того ли Себряков каким-то образом приобрёл записки Палена, чтобы обнародовать их? Политиком он не был, но говорил мне, что возможный союз с Англией в будущей европейской войне Россию погубит. И, может быть, хотел сделать всё, что в его силах, чтобы этот союз не состоялся. Опубликовать записки, снабдив их своими, как всегда, блестящими комментариями…

Но если так, то наверняка есть и те, кому замысел Викентия был поперёк горла. Они-то и погубили мужа, хотя взрывной силы документ найти не смогли. (А ведь искали, ещё как искали, за малым весь дом не разгромили.) И, значит, владелец записок всегда будет в опасности, пока документ в его руках. Вчера это был Себряков, сегодня вдова Себрякова, — какая разница?

Дойдя до этой мысли, я испытала желание сжечь документ. А ещё лучше продать его тем, кто за ним охотился. Какая Дарье Себряковой разница, состоится союз России с Англией или нет? Мне нужны деньги и только деньги.

Так что Евгений со своим сообщником, которого он называл Демоном, разговор насчёт мемуаров повели глупо. Вместо «Где записки?» надо было спросить: «Сколько ты за них хочешь?» И мы бы столковались… Но когда начались угрозы, а потом Демон связал мне запястья и дважды слегка ударил по лицу своим железным кулаком, я не столько испугалась, сколько взбесилась. Собственноручно отдать негодяям своё кровное? Ну, уж нет! Я притворилась, что потеряла сознание. Пусть ищут…

К сожалению, Зароков, судя по его действиям, где искать — знал. Во всяком случае сквозь полуприкрытые веки я увидела, что он сразу накинулся на книжный шкаф, начал ворошить издания. И я поняла, что умный Евгений хитрость Викентия каким-то чудом разгадал… От бессильного гнева чуть не потеряла сознание по-настоящему.

А дальше события буквально завертелись. Неожиданно появились Морохин с Ульяновым и кинулись драться с моими обидчиками. Следом, как чёрт из табакерки, выскочила Катя Князева — не вовремя (я ждала её раньше!), но очень кстати… Оглушила канделябром Евгения, который уже почти придушил Морохина. Потом Ульянов одолел Демона, и я наконец позволила себе прийти в сознание…

Всё кончилось? Чёрта с два! Проклятый Морохин, как выяснилось, тоже явился за мемуарами Палена. И тоже знал, где их искать. К сожалению, в отличие от мерзавца Зарокова он-то искал на законных основаниях. Тут я ничего не могла поделать, лишь с ненавистью следила за его действиями.

И вот он, проверяя книги, дошёл до третьей полки шкафа. Той самой полки того самого шкафа, где хранился документ. Нервы мои окончательно сдали, и я больше не могла сдерживаться…

Катерина Князева

Открыв очередной толстый том ин-кварто, Морохин вдруг замер, а потом негромко вскрикнул:

— Вот оно!

И столько восторга было в голосе, что я поразилась. Что ж там за мемуары, если человек, найдя их, радуется, словно крупно выиграл в лотерею?

— Ну-ка, ну-ка, — забормотал бледный от волнения Ульянов, подойдя к Морохину и жадно вглядываясь в раскрытую книгу. Бережно взял её. Вытер потный лоб рукавом пиджака. — Да, это оно… Поздравляю, Дмитрий Петрович!

А дальше случилось нечто кошмарное.

С яростным воплем Дарья буквально взлетела с дивана и кинулась к мужчинам. С силой оттолкнув Морохина (тот отлетел в сторону и чуть не упал), она выхватила книгу из рук Ульянова. Отскочила назад, за письменный стол. Схватила нож для разрезания бумаг.

— Это моя собственность! Наследница Себрякова я! — крикнула хрипло, грозя ножом. — Попробуйте только отнять!

— Вы с ума сошли! — заорал Морохин. — Напасть на следователя?.. В тюрьму захотели?

— Не усугубляйте! — поддержал Ульянов грозно. — Верните книгу, и мы закроем глаза на ваш поступок. Понятые тоже.

Понятые в нашем со швейцаром лице были ошеломлены и безмолвствовали.

Разумные слова Ульянова не произвели на Дарью никакого впечатления. Не в себе она была, точно не в себе. Посмотрев на неё, я тут же отвела глаза — стало мерзко и страшно. Побагровевшее лицо, растрёпанные, как