Иван Дроздов - Дубинушка

— Да ты откуда это всё знаешь? Жириновский в юбке объявился!

— Знаю. Я каждый день перед сном радио слушаю. И телевизор смотрю. А если и вы будете слушать и смотреть, и вы узнаете.

— Ну, ладно, — заговорил Денис, — положим, Америка и вправду полетит в тартарары. Она этого заслуживает. Но доллары?.. Их сколько у тебя и где ты их взяла?..

Мария не стала запираться. Решила говорить начистоту, почти начистоту. Без того, конечно, чтоб сказать уж абсолютную правду. А присочинять и расцвечивать сюжеты она умела.

— Слушайте меня и больше не приставайте с вопросами. Вы мне надоели. Деньги у меня ещё остались — и немалые. А сколько точно, я одному Шарику своему да козочке Сильве сказать могу, а вам не скажу. А если будете добираться, сильно рассержусь и уйду от вас. Ну, так вот: откуда деньги?.. Ещё раз вам повторю, но теперь с некоторыми подробностями. Работала я в кабинете хозяина рынка; он был турок, но от всех скрывал это, выдавал себя за азербайджанца, а в другой раз и за грузина. И однажды его срочно куда-то позвали. Он выбежал и его долго не было. А потом мне по мобильнику позвонили: закройся в кабинете и никого не пускай. Даже если будут выламывать дверь — не пускай. Я закрылась, посмотрела на сейф. В дверях торчал ключ: хозяин забыл его, чего раньше с ним никогда не было. Я открыла дверцу и увидела в сейфе три сумки с пачками денег. Одну из них, самую большую, взяла и бросила в свою хозяйственную сумку, где обыкновенно носила фрукты. А сейф закрыла и ключ от него сунула в складку оконной занавески. А вскоре забарабанили в дверь. Стучали те, кто мне звонил по мобильнику. Я открыла им, и они бросились к сейфу. Один азик на ухо мне шепнул: «Барон умер в автомобиле по дороге домой». Народ прибывал, и я потихоньку вышла из кабинета. А в кабинете взламывали сейф. И что уж там, и как там было дальше, я не знаю. На автобусе приехала домой и сосчитала деньги. Их было много, но не так много, как могло бы быть и как бы мне хотелось. Ну?.. Довольны теперь? Больше я вам не прибавлю ни слова. Барона нет, и нет уж тех людей, кто ломал его сейф. Одни из них куда-то уехали, других поубивали. Они всегда делили барыши, и ненависть друг к другу у них была звериная.

История казалась настолько правдивой, что друзья поверили Марии, но смотрели на неё с недоумением и даже как бы с некоторым недовольством. Не нравилось им, что Мария так и не сказала, сколько же у неё денег и на какие суммы для Вячеслава, а заодно и для себя они могли рассчитывать. По праву родства первым заговорил Павел:

— Хорошо, конечно, что ты заботишься о Вячеславе, мы тоже отдали ему сколько могли, но я надеюсь, ты и нас не забудешь. У меня, к примеру, остались гроши в кармане, а и Денис, похоже, рублики считает на своих, теперь уже двух фермах.

— А ты о нас с Денисом не беспокойся, доходы и расходы его ферм у меня в компьютере, а чтобы карманные рублики у вас шевелились, я, так и быть, помогу вам. Но для начала вы мне скажете, как передать Вячеславу для его святого дела, ну… к примеру, сто тысяч долларов?

— Сто тысяч! — воскликнули в один голос Денис и Павел. — Такие у тебя деньги? Да ты хоть себе-то оставишь чего-нибудь? Опять же и отцу надо. Он все свои денежки на церковь истратил. О нём-то ты не забыла?..

Мария улыбалась. Её забавляли их испуганные лица, впечатление, произведённое на них огромностью названной суммы.

— А вы обо мне не беспокойтесь. Много ли мне одной надо? А ребята мои в приют пошли, им там веселее, да и учат их. Они, правда, каждый день ко мне бегают, меня за маму признали, но и с ними я проживу. Они в этом году большой огород взрастили, погреб овощами да картошкой заполнили, яблок из сада натаскали. К тому же и Сильва нас кормит.

— Нет, Мария, — заговорил Павел, — несерьезный ты по всем статьям человек! Не можешь ты разумно распорядиться своими деньгами. Придётся реквизировать их у тебя и взять над тобой опеку. Тебе в институт идти надо, а там нынче без денег и делать нечего.

— Не пойду я в институт! — решительно заявила Маша. — У Дениса на фермах работать буду. А не то, так малышню учить. Для детского сада или начальной школы моих знаний хватит.

— Ну, ладно, — остановил её Павел. И обратился к Денису: — Как ты думаешь: такие-то деньги вручить Вячеславу можно? Сумма-то — вон какая! Она, конечно, нужна ему; он и рабочих новых наймёт, и художников из города пригласит. Ему изнутри купол расписывать надо, потолок, стены… Хватит там ещё дел. Но вот сумма-то слишком большая, смутить его может.

— Деньги по частям ему выдавать. Думаю, тут проблемы не будет.

И повернулся к Марии:

— Ну, а нам с Денисом — подкинешь чего-нибудь?

— А я так решила: вам троим — то есть вам и папане ещё по пятьдесят тысяч дам, ну, и себе на молочишко останется. Вот и весь гешефт, как говорит Шомпол.

— И еще вопрос, — наклонился к ней Павел, — ты эти деньги от фальшивых очистила?

— Да, ты за это не беспокойся. Фальшивых у меня много было, — я их отобрала и в печке сожгла. Так что… можно не волноваться. А вы только скажите Вячеславу, чтобы на купол больше золота положил. Пусть вся округа смотрит на него и радуется. И я буду радоваться всю жизнь: гляну на золотой купол, а он жаром на солнце горит. То-то душе отрада!

Павел встал из-за стола и подошёл к Марии, обнял её голову и целовал волосы.

— Умница ты у меня, сестрёнка! Как это хорошо, что я нашёл тебя под лавкой. Одного только боюсь: как бы кто тебя не обидел. Вот чего я перенести не смогу. Пожалуй, в доме своём я жить не стану и в город на жительство не поеду, а к тебе перейду и до полного твоего жизненного устройства, то есть до замужества, жить я с тобой буду. И ты не противься, не гони меня. Врозь-то если будем жить, душа у меня изболится, потому как полюбил я тебя сильно. Слышишь ты мою любовь?..

— Слышу я, слышу. У меня с тех пор, как брат объявился, так и жизнь другая началась. Счастливая я теперь. А что до опеки, о которой ты говоришь, так уж и быть: забирай мои денежки, а то и вправду мне с ними одно беспокойство.

— Ну, и ладно. А теперь домой пойдём. У тебя ночевать останусь.

Денис проводил их до калитки.

Осенняя ночь дышала холодом, с Дона тянул северный тугой ветер.

Жил-жил парень отроду двадцати двух лет, и был он весел, беспечен, и жизнь ему казалась бесконечным праздником. Но тут как-то постепенно, потихоньку, и будто бы с какого-то заднего хода заползла в его сердце змия подколодная — любовь, а в голову залетела мысль о женитьбе. И, говоря стилем Радищева, огляделся он вокруг себя, оценил своё житьё-бытьё, и душа его страданиями человеческими уязвлена стала. И горько он задумался: а ведь и в моей жизни, если хорошенько разобраться, всё плохо. Ну, вот согласится Мария выйти за меня замуж, привезу я её домой и что же она тут увидит?..