Иван Дроздов - Морской дьявол

— Бедная! До чего догулялась.

И потом:

— Ты меня подожди, я вынесу тебе одежонку.

Женщина скрылась в подъезде, но скоро вышла и протянула Дарье крепко поношенную, но чистую джинсовую юбку и совсем еще хороший зеленый плащ. Дарья оделась и пошла прочь от дома, где родилась, где потеряла сперва отца, инженера–электронщика, а теперь и мать.

Пришла к себе в комнату, бросилась на постель и зарыдала. Она плакала долго, неутешно, и о чем думала — не знала, и как теперь будет жить — тоже не знала…

Вошел Курицын.

— Ты плачешь? Что случилось?..

Дарья ответила не сразу:

— Умерла мама.

Она уронила голову к нему на колени и заголосила так, как в старое время по покойнику голосили русские бабы. Курицын гладил ее волосы и молчал. Так он долго сидел на ее постели, а затем поднялся, проговорил своим басовитым, энергичным голосом:

— Матушку не вернешь, а жить надо. Утирай слезы и пойдем ужинать.

Это был момент, когда для Дарьи началась новая жизнь, — самостоятельная, сиротская. Она сидела с Курицыным за столом и ничего не ела, и лишь когда он принес чашку кофе, положила в него сахар, стала размешивать ложечкой.

Утром, когда Барсов собирался на работу, ему позвонил Зураб Асламбек. Голос его звучал радостно, бодро, будто он нашел миллион рублей:

— Петрович! Ты меня узнаешь? Я Захар. Прилетел ночным самолетом. А?..

— Зураб! Как тебя не узнать?

— Зови меня Захаром. Я не русский, но хочу быть русским… Я назначен генеральным консулом в Санкт — Петербурге. А?.. Это ничего или как?.. Мы встретимся, и я расскажу, как живут ваши и мои дети. Да, да — они и мои дети. Я так захотел, и так будет. Таковы у нас законы. Если молодые люди живут в нашей стране, а родители их далеко, мы говорим: вы наши дети, приходите к нам как к себе домой. Как твой самолет? Он никуда не улетел? Ты его не продал? Если нет, то нам нужно говорить. И если продал, то тоже будем говорить. Со мной одним рейсом прилетели ваш посол Альберт Саулыч и олигарх Яша. Вы их слушайте и качайте головой. И все. Только качайте головой. Надо много думать, чтобы им сказать да или нет. Лучше ничего не говорить. У нас на Востоке такой закон: гостей много слушают, много угощают, но говорить слова не торопятся. Очень часто бывает хорошо, если слова будешь держать за языком. Или по вашей пословице: далеко от зубов. У вас много, много пословиц. Есть такая: слово не воробей, выпустишь — потом долго будешь бегать за ним.

— Зураб! Я тебя понял. Но расскажи мне подробнее об олигархе. Что это за птица, Яша Файнберг?

— Ах, Яша! Обыкновенный Яша Файнберг, у которого куча денег. Говорят, ваш президент… — ну, тот, который был всегда пьяный и прыгал с моста, — так этот ваш Мюнхаузен отдал Яше какой–то московской банк, и тот самолетами вывозил деньги и золото в зарубежные банки. Об этом писали газеты в Лондоне. Я ездил туда по делам и читал. Кстати, в Лондоне о вас много пишут. В Америке еще больше. Жаль, вы не читаете их газет. Ну, ладно, нам надо встретиться и как можно быстрее. Хорошо бы у вас на квартире.

И вот они сидят в домашнем кабинете Барсова. Елены Ивановны нет дома, она отдыхает в санатории, а Варя на занятиях. Зураб одет по–европейски. Он весел, его распирает какая–то высокая счастливая восторженность, черные миндалевидные глаза блестят, сыплют искры, и Барсов, во всякое время такой сдержанный и строгий, глядя на него, тоже улыбается и ждет, когда Зураб станет рассказывать о Маше и Руслане. Но Асламбек заговорил о делах.

— Вокруг вас, вашего завода закипают страсти, они скоро вовлекут вас как в водоворот, и вам надо будет много думать, чтобы поступать разумно. Я знаю, вы хотите работать только на свою армию, но с приходом нового президента Буша там планируют вашу армию и дальше разоружать.

Барсов опустил голову, думал. Потом поднял на собеседника взгляд своих умных серых глаз, сказал:

— У вас есть сведения или это… ваши догадки?

И Зураб сникшим голосом ответил:

— К сожалению, это не догадки. Таковы сведения нашей разведки. Перед назначением на пост генерального консула меня принял король, и мы беседовали два часа. Он просил передать эти сведения «верным людям» в России, и еще просил организовать закупки у вас нужных нам машин: котлов для тепловых электростанций, турбин для электрических агрегатов и многого другого. Особенно нас интересует вооружение. Тут мы не пожалели бы никаких денег.

— Я бы всей душой, — хоть «Гогу» для вас, да ведь не мы распоряжаемся продукцией завода. Такую–то страсть и Министерство иностранных дел по своей воле не сможет продавать, тут санкция президента нужна, а президент у нас новый, мы еще не знаем, как он поведет дела.

Асламбек слушал Барсова внимательно, но в глазах его, черных, как дно колодца, мелькали зайчики снисходительного сочувствия и незлого скепсиса. И все лицо его как бы говорило: «Умный ты человек, мой русский друг Барсов, и невиданный в мире самолет мог изобрести, а вот эту паутину страстей человеческих расплести не сумеешь. Не можешь ты проникнуть своим русским умом в душу людей, вершащих судьбу ракет, а люди эти никаких других целей не преследуют, как только собрать в свои карманы больше денег. Да ты хоть черту продавай свою ”Гогу — Магогу“, лишь бы черт этот побольше золотых отсыпал. В том и трагедия русских людей, что они в химеры верят. И главная химера, застилающая им глаза — совесть. Думают они, что совесть у всех людей есть. А того не поймут, что только их, русских, и одарил этой химерой христианский Бог. Все другие–то люди, и многие из тех, кто живет на Востоке, смотрят тебе в глаза, соглашаются с тобой, и молочные реки обещают, но отойди ты от него на десять шагов — и он камень тебе в спину бросит. Не скажу я об этом другу русскому Барсову, полюбил я этого человека, и сам–то я никакого зла ему не причиню, но что же поделать, если люди так устроены: смотрят тебе в глаза, говорят об одном, а думают другое. Пытался Магомет исправить эти наши природные свойства, но не сумел; махнул на нас рукой и сказал: не я вас создавал, не мне вас и переделать заново. Немного–то я вас исправлю, ну, а уж совсем–то природу вашу изменить не смогу.

И дальше Зураб думал: «Это мы такие, а что до евреев… Их природу пять тысячелетий наши праотцы разгадать пытались, но так и не сумели. Зато усвоили: если тебе встретился еврей, так об одном только думай: чтобы меньше от него урона вышло. То, что урон выйдет и еврей тебя обманет, это уж всенепременно, но все–таки так исхитрись, чтобы урон был поменьше. Мы, арабы, это знаем, а вот он, Барсов, не знает. И каких только они, русские, высот в науке и искусстве не достигли, а такой простой вещи до сего времени не уразумели».