Юрий Сергеев - Повести

Правление шло две минуты.

Дед коротко представил Семёна и назначил начальником участка Орондокит. Лица сидящих сразу изменились в любопытном недоумении. Ковалёв было возразил, что может не потянуть, но председатель недовольно сморщился и не дал договорить:

— Таких, как ты, на олимпиаду надо посылать, потянешь! Где надо, поможем, где подучим, не захочешь — заставим, когда надо — выгоним. Пиши заявление. Завтра с машинами по зимнику на участок. Всё! Свободны. А ты останься и закрой дверь.

Новоиспечённый начальник вернулся к столу. Дед указал рукой на стул, открыл сейф. Достал бутылку коньяка, налил.

— Ну! С назначением тебя! Второй раз выпьешь осенью, когда кончится сезон и выполнишь план. Узнаю если, что спиртное на участке заведётся, первым уволю тебя. Понял?

— Спасибо, я в рабочее время не пью.

— Зачем мне трус нужен! Сейчас можно, ты пока не на работе, но уже старатель. На вот, закуси конфеткой.

Ковалёв залпом выпил. Дед опять смеркся в кошачьем прищуре:

— Теперь поговорим. Отвечай как на духу.

— Я всегда говорю правду, — оглушённый старательской дозой, ещё кривился новобранец, разгрызая липкую карамель.

— Не рисуйся, не перед девкой сидишь. Не верю. Я сам кого хочешь надую, потому и не верю. Знаешь, почему я тебя взял?

— Нет.

— На рожон прёшь, не боишься никого. Глаза в разговоре не отводишь. Это — хороший признак. Вот так. Дела тебе великие предстоят, запрягайся сразу и тяни. Никаких слюней! Тяни во всю мочь!

Влас приткнулся к столу, закурил, посверкивая глазами.

— Это тебе не в геологии. Там платят премии за то, что освоили деньги. А как освоили — никому дела нет. Если бы на свои копейки покупали технику, продукты, горючее — всё до последней простыни, научились бы беречь добро.

В прошлый раз я взял у вас в экспедиции две машины катков к бульдозерам, сверхнормативными обозвали их умники. А уже в этом году будут искать, стоять будет техника без обувки. Это как, по-твоему, называется?

— Бесхозяйственность, — приглушённо отозвался внимательный слушатель, чуя, что коньяк начинает действовать, хотелось тоже вставить слово.

— Хуже! От этого безголовья люди страдают, дело страдает. А им чего болеть, вашему механику да бухгалтеру?

Оклад идёт нормально, премию отхватят за ликвидацию этих самых сверхнормативных остатков, а дальше своего носа не видят, хоть и высшие дипломы в карманах. Дураки… Вот, как это можно назвать. Не перевелись они ещё, родимые. При них и живём.

Артель даёт прибыли государству больше, чем несколько таких экспедиций, где ты работал. С меня шкуру спустят, если не дам план, поэтому для меня кадры решают всё. Летом не раз, наведаюсь к тебе. Участок только разворачивается, месторождение в плывунах и двенадцать метров вскрыши до песков.

Думай! Деньги помощникам плачу за голову, бульдозеристам — за умение шустро дергать рычаги. В Орондокит никто не верит, а металл там есть. В войну ещё хотели поднять и не смогли. Шахту задавило плывуном. А мы его возьмём открытым способом, как думаешь?

— Попробуем…

— Пробовать не надо, одна попробовала… Возьмем!

— Ну что же, постараюсь оправдать ваши надежды.

— А куда ты денешься? Оправдаешь, такая работа только молодым, умеете ломать дрова. Мне там нужен честный трудяга, сорвиголова и крохобор, чтобы над артельной копейкой трясся. Без этого нельзя. Кто-то сказал, что минуты безрассудства — самый сладкий миг жизни. Сильно сказано! И правильно.

Осторожных не терплю, осторожничают всю жизнь, кабы чего не вышло. Жалкое прозябание. Буром надо переть, чтобы вся грязь от тебя в стороны летела, чтобы ветры гудели в ушах и эти самые, осторожные, зубами хрустели по ночам от зависти. Сколько пинков получил от судьбы за это, а ведь живу.

Чёрт меня подери! Может быть, не всегда правильно живу, грубо, неинтеллигентно. Но иначе нельзя в нашей работе. Тут столько проблем надо решать каждый день. Хотя бы тот снабженец со стальным листом. Послал я его на невозможное дело.

А ведь, подлец, не отступится! Сам руду найдёт, кокс, чугун сам выплавит и в сталь раскатает, но привезёт. Примерно так и тебе надо работать. Нет ничего невозможного! Иди спи… Думаю, что потянешь воз.

— Вы же ничего не спросили?

— Иди, я тебя и так вижу. Готовь слова к осени, когда вот тут будешь отчитываться за участок, коньяком уже никто поить не будет, если провалишь дело.

— Ну, спасибо за тёплый приём, до свиданья, — пожал руку Петрова и увидел на его лице пыхнувшую весельем улыбку.

— А может, в ресторан двинем, Семён? И я не прочь тряхнуть стариной, поужинаем, выпьем. А? Бабка моя на юге. Пошли

— Не-е… Мне же завтра вести колонну по зимнику. Нужно отдыхать.

— Ну, ну… Проверял я тебя, не клюёшь. Если бы согласился, грош тебе цена. В любом состоянии надо думать, прежде всего, о деле. Иди. Верю, что не от хитрости сказал. В гостиницу я звонил, место забронировано. Подъём в пять.

— Ясно, — Семён безалаберно улыбнулся на прощанье и вышел.

Сладко кружилась голова, и чесался язык.

Пять артельских КрАЗов доползли к последнему посёлку перед зимником. Вокруг клуба и конторы маленького рудника жмутся рубленные из бруса дома, магазин, столовая, а вокруг отшельного посёлочка на сотни километров горбятся белые сопки с промёрзшим за долгую зиму лесом.

Обычно пугаются такой жизни залётные командированные из больших городов, умиляются экзотикой, объедаются грибами и рыбой, а в душе тлеет ужас от скуки и оторванности от мира.

Они даже представить не могут, как местные жители обходятся без телевизоров и ванн, театров и прочих атрибутов цивилизации. Но работают люди и там. Спускаются в шахты, веселятся на праздниках, любят, ревнуют, рожают детей. Привычное дело…

На заправке говорливые бабёнки угостили крепким чаем, проводили с миром. Шоферы осмотрели машины, и с небольшими интервалами колонна ступила на долгий зимник.

Дорога в глубоком снегу пробита бульдозерами, через каждые тридцать-пятьдесят километров дежурные бараки. В них всю зиму бедуют два-три старателя. Рядом всегда готовый прийти на помощь трактор, в запасе сварочный агрегат, дизтопливо и масло.

Накатанная траншея дороги вихляет по заснеженной и безлюдной тайге через промёрзшие мари и ручьи, мимо присыпанных холодом останцев.

Эти каменные глыбы, размётанные по горбам сглаженных сопок колдовской силой далёкого прошлого, несуразно торчат развалами старинных крепостей над чахлыми лиственницами.

Семён едет в первой машине. Сухощавый и маленький, вертлявый Пётр не смолкает от самого Алдана. Трудно дать ему пятьдесят шесть лет — ни седины, ни морщин на гладком, ужимистом лице. Тёмные глаза молоды и беспечны, язык развязно скачет с одного на другое.