Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова

И однажды обитатели фермы – их было в то время около семидесяти – услыхали резкие звуки трубы и поступь кавалерийских лошадей. Уланы, бряцая оружием, вихрем ворвались на просторный двор фермы. Во главе отряда гарцевал майор Колвилл. Рядом с ним ехал сержант, впереди – два сигнальщика-трубача.

– Хозяина ко мне! Где хозяин? – выкрикнул сержант.

На пороге показался столетний бур, которого вела белокурая девчушка лет шести.

– Я здесь, – с достоинством произнес старик. – Что вам угодно?

– Огласите распоряжение! – сухо бросил майор.

Сержант извлек из-за обшлага мундира бумагу, развернул ее и приступил к чтению, отчеканивая каждое слово:

– Именем Ее Величества королевы и по приказу его превосходительства лорда Робертса всем лицам, проживающим в этой усадьбе, предписывается немедленно покинуть ее. Всякие попытки сопротивления будут наказаны смертью.

Спрятав документ, сержант объявил:

– Вам дается пять минут на сборы.

Ошеломленный старец устремил невидящий взор туда, откуда исходил голос, объявивший приговор ему и его семье. Ему почудилось, что он недослышал и оттого не понял сути приказа. Старый бур простер к пришельцам костлявые руки, а его высохшие губы беззвучно зашевелились.

– Дедушка, – заплакав, пролепетала девчушка, – этот человек говорит: нам надо уйти отсюда.

– Уйти?! – недоуменно пробормотал старик.

– Именно! – со злобой выкрикнул майор. – Вон отсюда, змеиное отродье, иначе мы зажарим вас живьем в этой норе!

Из столовой выбежали женщины, прятавшиеся там из страха перед оккупантами, и окружили кавалеристов, умоляя их сжалиться; с душераздирающими воплями они протягивали к ним грудных детей, которых завоеватели хотели лишить крова и пищи.

Хохоча, бандиты вздернули на дыбы лошадей и, опрокинув ближайших женщин, принялись их топтать.

Послышались вопли ужаса и боли. На земле остался младенец с раздробленной головкой, а его мать упала без чувств возле невинной жертвы карателей.

Майор взглянул на часы и невозмутимо процедил сквозь зубы:

– В вашем распоряжении осталось четыре минуты.

Тогда к майору приблизился старый бур. Догадавшись по тону Колвилла, что командует здесь он, иссохший старец склонился перед англичанином.

– Если бы речь шла обо мне, – проговорил он, – я бы не стал ни о чем просить. Я бы сказал: возьмите мой старый скелет и делайте с ним что угодно… Но ведь женщины и дети ни в чем перед вами не виноваты! Пощадите их ради всего святого… Пощадите, умоляю вас!

– Осталось три минуты! – прервал его майор. – Вы понапрасну теряете время: приказы королевы и верховного командования в нашей армии исполняются беспрекословно.

– Не может быть, чтобы ваша королева приказала истреблять беззащитных людей! Она ведь тоже женщина и мать… Никогда еще я не склонялся перед человеком – только перед Богом, который и у нас, и у вас – один… А теперь умоляю на коленях: сжальтесь, сжальтесь над ними!..

С этими словами седобородый старец рухнул на колени, простирая к майору дрожащие руки. Из его незрячих глаз брызнули слезы. Несколько солдат, чьи сердца еще не совсем очерствели, отвернулись, но у остальных эта сцена вызвала только взрыв хохота.

Майор не произнес ни слова. Он неторопливо высвободил ногу из левого стремени, у которого по-прежнему стоял на коленях старик, и нанес ему страшный удар каблуком сапога в лицо.

Старый бур свалился рядом с тельцем мертвого младенца. Из рассеченных ударом губ и носа патриарха хлестала кровь.

Двор огласился негодующими воплями женщин:

– Проклятые палачи!.. Убийцы детей и стариков!..

А Колвилл смеялся, откидывая голову, полагая, видимо, что выкинул отменную шутку. Потом, снова взглянув на часы и небрежно вернув их в карман, он заметил:

– Четыре минуты уже истекли.

Минутой больше или меньше – для несчастных, которые знали, что все мгновенья их жизни сочтены, это уже не имело никакого значения.

Женщины вновь окружили улан. Бледные от негодования и ненависти, они стали поносить солдат, грозя им кулаками, некоторые даже порывались их бить.

Кавалеристы отвечали хохотом, площадными ругательствами и казарменными шуточками.

– Поднять коней! – внезапно гаркнул Колвилл.

– Гип-гип… урра-а! – заорали уланы, пришпоривая лошадей и одновременно удерживая их уздечками.

Выдрессированные животные лавиной обрушились на толпу сокрушенных горем женщин. Спустя минуту одни из них корчились в пыли, изувеченные стальными подковами разгоряченных коней, другие метались по двору, стараясь спасти кричащих от ужаса детей.

– Пики к бою!.. Колоть!.. – скомандовал Колвилл, обнажая саблю. – А ну-ка, парни, подколите-ка всех этих свиноматок вместе с их поросятами! Будет о чем вспомнить!

Повинуясь преступному приказу, уланы взяли пики наперевес и бросились на женщин с гиканьем и криками:

– Урра-а!.. Подколем свиней!..

В это время к старому буру вернулось сознание. Он с трудом поднялся. Колени его подкашивались, лицо и грудь были залиты кровью. Собрав остаток сил, старец, уже слабеющим голосом, бросил убийцам:

– Будьте вы прокляты, презренные тру́сы, умеющие воевать только с детьми и женщинами!..

В этот момент он очутился перед майором Колвиллом, который разворачивал коня, выбирая очередную жертву. Сабля майора взлетела, и тяжелый клинок, посланный тренированной рукой, со свистом обрушился на череп старца, раскроив его до самого рта.

– Проклятье! Ну и ручища же у вас, майор! – восхитился старший лейтенант, оказавшийся рядом с Колвиллом.

– Да и клинок не из худших, – отозвался Колвилл, польщенный похвалой.

Кавалеристы продолжали преследовать исколотых пиками женщин. Кровь, от которой хмелеют сильнее, чем от вина, туманила их рассудок и толкала на новые зверства. Одной из первых упала мать-прародительница – в ее грудь одновременно вонзилось несколько отточенных наконечников. Белокурая девчушка, служившая поводырем старому буру, была буквально вздернута на пику сержантом.

Резким рывком убийца сбросил труп малышки на землю, где она продолжала биться в предсмертных муках.

Наконец все было кончено. Тела мертвых и умирающих женщин и детей были разбросаны по всему двору. Кони то и дело спотыкались о них, повсюду дымились лужи крови.

Вложив саблю в ножны, майор Колвилл приказал сигнальщику трубить сбор.

Уланы выстроились повзводно и замерли в ожидании приказа.

– А теперь, парни, – обратился к ним майор, – позабавьтесь фейерверком. Подожгите-ка все эти лачуги!

Убийство, потом поджог… Именно так и поступают вконец озверевшие бандиты. Здесь, на отдаленной ферме, англичане чувствовали себя настолько безнаказанными, что даже не выставили дозорных. Весь эскадрон столпился во дворе, желая принять участие в новой забаве.