Дмитрий Леонтьев - Русская сказка

— Кого? — удивился я. — Бушменов? Папуасов, что ли?

— Кого среди них только нет, — вздохнул Илья. — И папуасы, и мамуасы… Мутанты всякие, вроде человека-паука, человека — летучей мыши и прочей нечисти. Даже черепашки зеленые имеются. Наподобие наших зеленых чертиков, только наяву и с сабельками.

— А-а! Так вы про американцев?! — догадался я.

— При чем здесь американцы? — удивился Муромец. — Я очень люблю Марка Твена — замечательный старик. Иногда заглядывает ко мне в гости со своими внуками — Томом и Геккельбери. Да и Форест Гамп мне глубоко симпатичен, хоть он и вроде тебя… тоже, не от мира сего… Нет, это не американцы, это отдельная нация — бушмэны. Страна такая есть. Так и называется — Буш. Сами себя они расшифровывают как «Большая Указующая Шишка», но это они себе льстят… Пока я жив… Уж больно они всех учить любят. И все себе же на пользу. И верховный властитель их Бушем именуется. Был уже у них Буш-отец, Буш-сын, теперь ждут прихода Буша — святого духа. По пророчествам — серо-зеленый такой, печать на нем и прочие знаки бесовские. Говорят, когда придет — полмира ему поклониться, вот тогда он всех и… А вообще они выглядят-то вроде как люди. Даже слова иногда правильные говорят: о счастье человеческом, о вере и любви, о взаимопомощи и безопасности… Но гипнотизирующие слова эти, а на деле все совсем наоборот выходит. Одна жуть кровавая да пустота бездуховная. Долго мы их отличить от обычных людей не могли. Креста они не боятся (впрочем, они и Бога, похоже, не очень-то и боятся), серебро даже обожают, да и чеснок едят с удовольствием…

— И как же различать научились?

— Вопрос волшебный надо задать. «Что тебе дороже жизни?» Наши-то, дурни, либо правду скажут, либо соврут, а вот у бушмэнов один ответ: «ничего дороже моей жизни нет».

— Так это же гуманисты!

— Кто?

— Ну, люди, которые против войн, бед там разных, страданий… Пацифисты всякие…

— Я, Ваня, всех этих твоих умных слов не знаю, — покачал головой Муромец, — но только бушмэны не чужую, а свою жизнь и свои интересы дороже всего ценят. А лично меня дед так учил: «Человеком мало родится. Человеком еще стать надо. И человеком становятся, лишь собой пожертвовав. Отдав себя за други, за дело, за веру, за любовь… И жизнь вечную получить можно, лишь над земной не трясясь. Каждый человек бесценен и бессмертен… Если он — Человек». А бушмэны за счет других живут, как паразиты. Много они стран уже под себя подмяли. Кого купили, кого соблазнили, кого запугали… А теперь и до нас очередь дошла. Было раньше три былинных богатыря: Россия, Украина и Белоруссия, и никто их по отдельности не представлял, ибо эта тройственность была единосущной — славянской. А потом… Вобщем, одна осталась сейчас Русь. И богатство ее покоя бушмэнам не дает. Но ничего, как говорят: «мауглей боятся — в джунгли не ходить». Мы, чай не крохотная страна Симбада — нефтесоса, которую издалека можно страшными заклятиями разрушить. Наши — то заклятия, от дедов оставшиеся, посильнее будут.

— Что за заклятия такие мощные? — заинтересовался я.

Илья опасливо огляделся, склонился ко мне и на ухо, едва различимо, прошептал что-то вроде: «авось», «небось» и… Вот третье я, к сожалению, не разобрал. То ли «дуй с ним», то ли «хам с ним». Не расслышал я…

— И что, такие мощные заклинания? — не поверил я.

— Неодолимые, — заверил Илья. — На себе проверял — ни разу не подводили. Запомни — пригодится.

— Запомню, — пообещал я.

— Вот на границу с этими бушмэнами мы и едем. Копят они силы, копят… А мы, как всегда не готовы. Князю Владимиру не до этого. Он голодных слонов в Зимбабве кормит и братскую помощь голодному Маугли оказывает.

— Как-то у вас все… прям, как у нас…

— А ты, думал — в сказку попал? Если боишься, так только скажи: не обижу, и даже помогу побыстрее к бушмэнам перейти.

— Намекаешь, что на Руси такие и даром не нужны? Этим ты меня не напугаешь. Я саму Перестройку, вот как тебя, видел. И ничего — пережил.

— Забавный ты, — усмехнулся Илья в усы. — Не всегда я тебя понимаю… Но ничего, дорога дальняя, друг к другу приглядеться успеем…

Не успели. Поздно мы заметили притаившийся в кустах ларец с синей шишкой наверху. В небо взвился залихватский разбойничий пересвист, и на дорогу выпрыгнули двое из ларца, одинаковы с лица. Муромец вздохнул и полез в поясной кошель…

… Ехали мы долго. Дорога тянулась через сказочной красоты леса, чистые и светлые, бежала поперек долин заросших годами некошеной травой, вдоль лазоревых озер, и я понемногу начал успокаиваться, привыкая к дикости ситуации, в которой очутился. Проплывали мимо деревушки, мальчишки пасли стада гусей и коров, мужики пахали землю, бабы спешили к колодцам со звонкими ведрами на коромыслах… И, потихоньку, меня стала охватывать сонная лень.

— Остряки самоучки, — ворчал Илья, разглядывая очередной камень на перепутье, на котором, возле стрелочки, указывающей направо, была высечена буква «М», а возле стрелочки налево — «Ж», — И ведь не лень им было зубило о камень тупить. Лучше бы что полезное сделали: шалашик для путников срубили, аль навес какой… Жарко становиться — солнце в самом зените. Я вот думаю: не передохнуть ли нам часок — другой где-нибудь в тенечке, пока полуденный зной пройдет? Вон, у озера и полянка подходящая виднеется. Ты как? Вот и я так думаю…

Он снял кольчугу, расстегнул ворот рубашки, и с довольным кряхтением растянулся на теплом мху.

— Вздремни и ты, Ваня, — предложил он. — Если что — конь разбудит… Если его раньше волки не утащат…

Конь покосился на него с негодованием, фыркнул и направился к зазывно зеленеющей полянке.

Я вышел на берег, снял кроссовки и опустил гудящие от напряжения ноги в холодную воду…

Слева, в камышах, что-то заплескалось, заворочалось и метрах в трех от меня, из воды на берег выбралась крохотная, не больше моей ладони, собачонка. Явно из последних сил, щенок сделал пару шагов и мокрой тряпкой плюхнулся на песок. Бока бедолаги вздымались, лапы слабо подергивались, а из разинутой пасти клокочуще вырывалось жалобное:

— Хр-р… Р-рх-х… Сх-х-р-р… С-сука, Герасим… друг, называется… Ну, погоди, встретимся на темных дорожках Гримпленской трясины …

— Говорящая собака! — в изумлении покачал я головой. — Хотя, чего удивительного: если есть говорящая лошадь…

Собачонка медленно повернула ко мне голову, ее глаза расширились, и вдруг она заорала так пронзительно и противно, что у меня едва не заложило уши:

— А-а-а! Говорящий мужик! Спасите! Помогите! Мужик заговорил!..

— Да не волнуйся ты так, — попытался успокоить я ее. — У нас все мужики — говорящие…

— Собачья жизнь! — с чувством пожаловалась несостоявшаяся утопленница и потеряла сознание.