Путь инквизитора. Том 1. Том 2 - Борис Вячеславович Конофальский

вспоминаешь с трудом? Можно ли считать родственниками каких-то детей, о существовании которых ты только что узнал? Близкими людьми? Оказывается можно. Хоть и чувствовал Волков себя сейчас странно. Оказывается, он очень хотел их всех увидеть. И единственную сестру, и племянников. Тем более, если они бедствуют.

— Кавалер, вас ожидает Его Высокопреосвященство.

Волков обдернулся: рядом с ним стоял немолодой монах.

Полная приемная людей, важные господа ждут, но монах приглашает именно его.

— Да-да, — сказал Волков монаху рассеянно и тут же снова повернулся к банкиру: — Друг мой, прошу вас немедля писать своему человеку, чтобы передал им денег и чтобы сестру мою и племянников отправил ко мне, в землю Ребенрее, графство Мален, в пределы мои, в поместье Эшбахт.

Он достал из кошеля пять талеров и протянул их банкиру. Тот сразу взял деньги и ответил:

— Ни минуты не волнуйтесь, сегодня же, с вечерней почтой, письмо пойдет в Лютцоф. Через пять дней ваша сестра получит деньги и наказ ехать в ваше поместье.

Волков пожал банкиру руку, поблагодарил его и пошел за монахом. Сейчас кавалера мало заботило то, что его зачем-то ждал сам архиепископ, сейчас он думал только о сестре и племянниках.

⠀⠀

⠀⠀

⠀⠀

Глава 48

⠀⠀

у, подойди ко мне, — говорил курфюрст, с трудом поднимаясь из кресла. — Сюда, сюда, к свету иди.

Окна в его недавно построенном дворце были огромны, под самый потолок. Свету много без ламп и свечей. Один из монахов поддерживал архиепископа под локоть. Тут же был и викарий брат Родерик, канцлер Его Высокопреосвященства. Он улыбался кавалеру пустой улыбкой каменной статуи. Волков подумал, что викарий по-другому, наверное, и не умеет.

— Чертовы ноги, не будь они так слабы, сам бы пошел к тебе навстречу, — сказал архиепископ, распахивая Волкову объятия и обнимая его. — Ну, как ты себя чувствуешь, наш герой? Казначей говорит, что ты сначала был ранен в Хоккенхайме разбойниками, а потом ведьмы наслали на тебя тяжкую хворь. Ты едва выжил.

— Все позади, монсеньор, — отвечал Волков, понимая, что эти вопросы не просто из вежливости. Из уст курфюрста они звучали как теплое, человеческое участие. И от этого кавалер еще больше проникался приязнью к архиепископу. — Сейчас уже здоровье мое хорошо.

— Ну и славно, славно, — говорил курфюрст и при этом гладил его по щеке и по волосам. — Вижу, ты все тот же молодец. Крепок, горд. — Так гладил бы, наверное, Волкова его отец, будь он жив. — Но я недоволен тобой, да, не смотри на меня так. Недоволен, — говорил архиепископ, возвращаясь в свое кресло. — Ревность и зависть меня гложут, словно жену брошенную.

Волков теперь не понимал его. Он ждал пояснений.

Курфюрст уселся, монахиня помогла ему устроить ноги так, чтобы меньше болели, сняла с него туфли, и он продолжил:

— Отчего же ты не к нам поехал сразу, а к этому Ребенрее? Неужели оттого, что этот мошенник пожаловал тебе удел?

Теперь кавалер понял, куда клонит курфюрст, но пока не находил что ответить.

— Да-да, я все знаю, как и то, что удел он тебе дал пустяшный, жалкий. Я бы такой жаловать постеснялся бы. — Вот тут Волков подумал, что полностью согласен с архиепископом. Да, он тоже постеснялся бы дать такие пустоши. — Ну да ладно, Бог ему судья, а тебе, дураку, наука будет, — усмехался курфюрст. — Я тебе пока… — Он сделал паузу и повторил многозначительно: — Пока земли жаловать не буду. Раз уж ты присягал Ребенрее. У меня для тебя другой подарок.

Он повернулся к монаху и сделал знак рукой. Два монаха не без труда внесли под тряпкой нечто большое, в рост человеческий, поставили к окну, к свету. И брат Родерик тряпку сорвал.

— Это тебе, — сказал архиепископ. — Думаю, впору придутся.

Волков поначалу подумал, что это ошибка. На шесте с «плечами» висел доспех. То был доспех лучший из тех, что кавалер видел вблизи. Кираса, шлем, поножи, наголенники — все в нем было великолепно. А уж как хороши перчатки, так и описать невозможно. Доспех был темного железа с золотым кантом и узором по всей поверхности. С золотым узором. А на груди два ангела держали круг, на котором красовалась надпись на языке пращуров: «Во славу Господа. Именем его».

Кавалер разглядывал доспех, взгляда не мог оторвать. Но даже прикоснуться боялся, хоть и стоял рядом.

— Ну что ж ты молчишь? — наконец произнес архиепископ. — Нравится тебе мой подарок?

— Это мне? — только и смог спросить Волков.

— Да уже не викарию! — засмеялся курфюрст, кивая на своего канцлера. — Тебе, тебе, конечно. Это мои латы, один раз надевал всего. Сколько мы за него заплатили, викарий?

— Шестьсот золотых крон.

— Вот, деньги немалые, этот доспех делал лучший мастер Эгемии. Не помню имени его, да и ладно. Я бы тебе денег дал, может, деньги тебе нужнее, но у меня нет. Ты сам знаешь, подлец нунций выпотрошил мою казну, осушил досуха. Ну, говори, нравится?

— Лучше доспеха я не видел.

— И я не видел, даже у императора нет такого. Доспех тебе впору будет?

— Кажется, в самый раз, — произнес Волков, все еще не очень веря тому, что это великолепие предназначается ему.

— Это еще не все. — Архиепископ опять сделал знак рукой, и монахи принесли из конца залы вещь из великолепного шелка. — Это фальтрок[27] тебе к доспеху, или как там вы, люди воинского ремесла, его называете.

— Ваффенрок[28], — сказал Волков, не отрывая глаза от прекрасной одежды из безупречно белых и ярко-синих квадратов.

— Да, да, ваффенрок, точно, — вспомнил архиепископ. — И еще знамя. — Он повернулся к монахам: — Братья, несите штандарт кавалера.

Монахи тут же притащили большой красивый штандарт с гербом кавалера. Он тоже был безупречен.

— Видишь распятие там. Не каждый государь имеет право носить распятие на гербе, но ты, рыцарь Божий и хранитель веры, долг свой чтишь неотступно, а значит, благословляю тебя казнь Божью носить на знамени твоем. В реестровую книгу рыцарей Ланна и Фринланда будет записано, что достоин ты носить на гербе своем распятие Господа нашего. Отныне и носи.

Волков подошел к креслу, где сидел архиепископ, встал на колено и, когда курфюрст осенил его крестным знамением, поймал его руку и поцеловал.

— Жаль, жаль, что Господь не послал мне сына такого, — со слезой в голосе проговорил архиепископ. — Мои-то сыновья беспечны да распутны. Турниры, балы да пиры — вот, пожалуй, и все, на что