Священная война (ЛП) - Хайт Джек

Снаружи что-то завыло. Звук был похож на плач ребенка. Джон подошел к окну и распахнул ставни. Падал снег, и площадь внизу была покрыта белым одеялом. На дальней стороне стояла стайка мальчишек, некоторые еще слишком малы, чтобы помогать в полях, у других — пушок на щеках. Они стояли полукругом перед стеной дома мельника, где прибили за хвост кота. Несчастное животное шипело и билось, царапая когтями стену в попытке освободиться. Один из мальчишек шагнул вперед и боднул его головой. Он отшатнулся с кровавой царапиной на щеке. Другие мальчишки закричали «ура». Кот завыл.

Джон закрыл ставни. Ему не нужно было видеть больше, чтобы понять, чем закончится эта забава. Они будут бодать кота, пока тот не умрет, и тот, кто убьет его, будет объявлен победителем. Дикая игра. В детстве Джон и сам в нее играл. Он тоже был дикарем. Он поморщился. С тех пор как он вернулся в Англию, ему иногда казалось, что он живет среди зверей. Очень, очень замерзший человек. Он вернулся к огню, и его руки начали покалывать, медленно оттаивая. Он проклинал жару Святой земли чаще, чем мог вспомнить, но холод был куда хуже. Он закрыл глаза и представил, как стоит на песчаном берегу к югу от Акры и смотрит на чистые бирюзовые воды гавани. Он почти чувствовал, как палит жаркое солнце, его тепло уравновешивается прохладным морским бризом.

В дверь робко постучали.

— Войдите! — крикнул Джон.

Это был его слуга, Цезарий. Мальчик был послушником из аббатства, и имя ему досталось самое неподходящее. Цезарий был долговязым парнем, вечно спотыкавшимся о собственные ноги, и таким застенчивым, что в присутствии Джона едва мог связать три слова. Он поставил на стол миску с похлебкой и, не сказав ни слова, поспешил из комнаты.

Джон сел и потыкал ложкой в похлебку. Репа, морковь и какое-то вареное мясо плавали под толстой пленкой жира. Он знал, что это лучше, чем еда большинства деревенских жителей, но от одного вида у него мутило в желудке. Иногда он ловил себя на том, что мечтает о свежих манго и апельсинах, о баранине с пряностями и тонком хрустящем хлебе. Будь у него монета, чтобы сесть на корабль, он бы вернулся на Восток много месяцев назад, но он не собирался снова тащиться через всю Европу пешком. Путь на север едва не убил его.

Эта похлебка, похоже, собиралась довершить начатое. Джон отодвинул миску и натянул свой тяжелый плащ. Снаружи воздух был таким холодным, что обжигал легкие. Его башмаки хрустели по снегу, и он оставлял за собой свежие следы, пересекая площадь. Мальчишки закончили свою забаву. Остался только один. Он украдкой уносил мертвого кота.

— Эй, ты! Что ты делаешь?

Мальчик замер. На вид ему было не больше десяти, с глазами-блюдцами и гладкими щеками, исцарапанными кошачьими когтями.

— Я… я собирался его похоронить, — пробормотал он.

— Благослови тебя Господь, сын мой. — Джон осенил себя крестным знамением и пошел к двери дома мельника. Он постучал.

Мельник Эдгар с жирными щеками встретил его с улыбкой.

— Джон! Входи, входи.

Джон повесил свой плащ у двери и сел у огня, трещавшего в очаге. Еда у мельника была не лучше, чем у Джона, но здесь, по крайней мере, было тепло. И жена Эдгара варила отменный эль.

— Дай-ка я принесу тебе выпить, — сказал мельник.

— Будь так добр.

— Не стоит благодарности. — Эдгар шагнул в соседнюю комнату, но продолжал говорить. — Я рад, что ты зашел, Джон. Моя жена уехала к сестре в Теркрофт. Мабиль беременна. — Эдгар перекрестился, вернувшись с кружкой в руке. — Зимнее дитя. Помоги ему Господь. — Он взял из огня раскаленную кочергу и опустил ее в эль, который вспенился и полился через край. Он протянул кружку Джону и опустился на стул рядом с ним.

Джон отхлебнул теплого напитка. Он был густым и сладким, с горьковатым послевкусием и ноткой пряностей. Джон поднял брови.

— Корица?

Эдгар усмехнулся.

— И немного меда с молотым плющом.

— Где, черт возьми, ты нашел корицу?

— У меня свои пути. — Улыбка Эдгара угасла. Он отпил из своей кружки. — Дитя Мабиль… если оно умрет рано, ты его окрестишь, Джон?

Джон кивнул. Крещение мертвых было обычным делом. Ни одна мать не хотела, чтобы ее дитя попало в ад, поэтому младенцев приносили к священникам, которые ждали признаков жизни — пота или движения, — а затем быстро крестили ребенка. После этого родители могли похоронить его с чистой совестью. Джон видел достаточно мертвецов, чтобы знать, что эти признаки жизни были совсем не тем, чем казались, но он был рад оказать то утешение, которое мог.

— Хорошо, хорошо. Это успокоит мою жену. — Эдгар сделал еще глоток. — Как тебе в поместье, отец?

— Холодно.

— Ха! Это точно. Дурак был тот, кто его строил. Я ему говорил, что от этих стеклянных окон никакого толку. — Эдгар взял кочергу и поворошил огонь, посылая искры вверх по дымоходу. — Ну да ладно, нет ничего, что не исправили бы огонь да теплый эль, а?

— Аминь. — Джон сделал большой глоток.

В дверь постучали, и она распахнулась, впустив вихрь снежинок. В дверях неуверенно стоял Цезарий, переминаясь с ноги на ногу.

— Не стой столбом, парень! — крикнул Эдгар. — Заходи.

— Что случилось, Цезарий? — спросил Джон, когда мальчик закрыл дверь.

— Твой… твой… — Взгляд Цезария упал на пол. Он облизнул губы и начал снова. — Твой брат вернулся, отец.

— Он в замке?

Мальчик кивнул.

— Спасибо за эль, Эдгар. — Джон снял свой тяжелый плащ с крюка у двери. — Цезарий, проследи, чтобы огонь в моей комнате не погас. Я хочу, чтобы он ревел, когда я вернусь.

На улице снег валил так густо, что уже засыпал следы Цезария. Джон побрел сквозь метель к усадьбе. Стражник у ворот кивнул ему.

— Он в зале, отец.

Джон застал Келина сгорбившимся на своем месте в конце стола. Перед ним стояла нетронутая миска с похлебкой. В руке он держал кружку с элем и сделал большой глоток, когда Джон вошел в зал. Прошлой весной Келин уехал во Францию, чтобы присоединиться к королю Генриху в битве против его сына, Ричарда. Он уезжал в солнечный весенний день и был в приподнятом настроении. Он ехал на великолепном каштановом дестриэ, и его кольчуга была вычищена до блеска, под стать его яркой улыбке. Теперь его доспехи были ржавыми и пробитыми на плече. По правой щеке тянулся гневный шрам.

— Брат! — позвал Келин. У него не хватало двух верхних передних зубов. Он сделал еще один глоток из кружки. — Садись. Ешь. У меня нет аппетита.

Джон сел рядом с ним и взглянул на похлебку.

— Я не голоден.

— Эля моему брату! — приказал Келин.

Мальчик-слуга подошел с кружкой. Джон с благодарностью принял теплый эль и сделал большой глоток.

— Что с тобой случилось, брат?

— Разве ты не слышал? Король умер.

— Новости доходят медленно. Мы слышали слухи.

— Это больше, чем слухи. В июне мы встретились для переговоров с Ричардом и королем Франции Филиппом. Они предложили возмутительные условия, которые Генрих отверг. Мы вернулись в Ле-Ман. — Келин покачал головой и сделал еще глоток. — Для переговоров было объявлено перемирие. Ричард напал до его окончания. Нас застали врасплох. Ричард ворвался в Ле-Ман и поджег его. Мы бежали, но Ричард и Филипп догнали нас у Баллана. Они разгромили нас. После этого Ричард заставил Генриха признать его своим наследником вместо Иоанна. Два дня спустя Генрих был мертв.

— От руки Ричарда?

— Генрих был стар, но он не умирал, пока Ричард не выгнал его из Ле-Мана в разгар бури. Генрих заболел и так и не оправился. Ричард, может, и не нанес ему удар, но будь уверен, он убил своего отца. — Келин осушил кружку и с грохотом поставил ее на стол. — Еще эля! — Мальчик-слуга поспешил с кружкой, расплескивая эль, когда ставил ее на стол.

— Значит, Ричард — король?

Келин кивнул.

— И тот еще ублюдок. Его люди зовут его Cœur-de-lion, Львиное Сердце. — Келин хмыкнул. — Но у этого человека нет сердца.

— Братья из аббатства Рош говорят, он человек набожный.

— Его единственная религия — кровь и сталь. Ричард принял крест, но не думай, что это ради Бога. Он использует свой поход как предлог, чтобы выжать досуха союзников своего отца. Он не отпускал меня от двора, пока я не заплатил ему сто фунтов.