Фредерик Марриет - Многосказочный паша

Цвет лица женщин был светлее, чем у мужчин, и небесно-голубой отлив их лиц был невыразимо прекрасен, придавая им некоторую прозрачность. Но ни одна из них не могла равняться с дочерью короля. Она была почти бела, черты ее лица и сложение тела отличались удивительной правильностью и соразмерностью.

Ее каштановые волосы были так длинны, что почти достигали ступеней, и пряди их были украшены маленькими цепочками и другими блестящими вещицами.

Она сидела на ступенях трона, и я был так ослеплен ее небесной красотой, что забыл высказать свое приветствие королю и стоял, как немой, перед ней.

Король принял нас очень милостиво, о многом расспрашивал меня и через полчаса, кончив аудиенцию, предложил некоторым из прекраснейших придворных дам избрать каждой кавалера из нас и занимать и угощать его.

Каждая земля имеет свои особенные обычаи, и здесь был один, который показался мне замечательнее прочих и который выполнить я почти забыл. Когда я спросил камергера, введшего нас, каким образом здесь должно приветствовать короля, он сказал, что должно протянуть вперед руку наравне с лицом и дать королю под нос щелчок, чем сильнее, тем лучше.

Но в замешательстве совсем забыл я об этом и вспомнил свою опрометчивость только тогда, когда все дамы, в доказательство готовности исполнить волю владыки, стали поочередно щелкать его своими прелестными пальчиками. Уходя, король изъявил желание, чтобы мы пробыли несколько дней во дворце, и сделал нам честь приглашением к своему столу.

Собрание разошлось. Дамы, которым были переданы мои люди, увели их в разные стороны и оставили меня одного с принцессой, попечению которой поручил меня король, отец ее. Я готов был броситься перед ней на колени и поклоняться ей, как божеству; и точно, встал я на одно колено и безмолвно, в каком-то непонятном очаровании, глядел в ее черные глаза, наслаждаясь созерцанием ее небесной красоты.

Она засмеялась и сказала:

— Я должна занимать вас, стараться сделать ваше пребывание у нас нескучным и с радостью повинуюсь повелению моего родителя. Желаю только, чтобы ваши удовольствия были прочнее и не так кратки, как эго бывает в нашем непостоянном мире.

И при этих словах глубокий вздох вырвался из груди ее.

Я остался лежать у ее ног и, ободренный ласковостью, осыпал ее градом слов, которые обыкновенно в подобных обстоятельствах не что иное, как пустые комплименты, но которые в этот раз были действительным выражением моих чувств. Слова, идущие из глубины сердца, всегда красноречивы, а так как я был тогда, как уже заметил Вашему Благополучию, довольно приятной наружности, то и казалось мне, что мои старания понравиться ей были принимаемы очень благосклонно.

— Эта обязанность, — продолжала она, — возлагается на меня уже не в первый раз, но до сих пор она была для меня всегда тягостна, и я звала к себе на помощь фрейлин. Но никогда еще не видала я из всех приезжавших сюда чужеземцев подобного вам. Вы скромны и — в сравнении с людьми, которые являются у нас под именем капитанов кораблей, — очень отличны от них в вашу пользу. Я была хладнокровна и даже радовалась, когда наконец с меня снималась эта обязанность, но теперь чувствую совсем другое…

И она снова вздохнула.

— Если бы это зависело от меня и от моих желаний, прекрасная принцесса, — отвечал я, — то боюсь, что долгое мое присутствие наконец ужасно надоело бы вам. Никогда еще не видал я такого совершенного, прелестного существа. Ах, если бы оставался я до смерти под вашим присмотром!

— Может быть, так оно и будет, — отвечала она серьезно, но вдруг, как бы опомнившись, приняла веселый вид и продолжала: — Но время уходит, между тем как мы можем употребить его лучше. Смею просить у вас позволения повиноваться приказанию отца моего и употребить все зависящее от меня для вашего развлечения.

Принцесса подала мне руку, на которой я запечатлел почтительный поцелуй, после чего она повела меня по всему дворцу, обращая внимание на все, что почитала достойным того. Так провели мы в разговорах и замечаниях целых три часа, и я изъявил свое желание увидеть фонтан, которому остров обязан своим именем.

— Я исполню ваше желание, — сказала принцесса с выражением глубочайшей горести.

Она пошла вперед, ввела меня в зал из черного мрамора. Посреди него находился фонтан, из которого вода била на четырнадцать-пятнадцать футов вверх и потом падала в обширную чашу. Падая вниз, она играла всеми цветами радуги; искрящиеся брызги блистали, как чистейшее золото.

— Какой редкий вид! — воскликнул я после минутного молчания, в продолжение которого созерцал волшебный фонтан с немым изумлением. — Так это вода жизни?

— И опьянения, — добавила принцесса. — Ее будут подносить за столом. Ах, будьте, ради Бога, умереннее, как можно умереннее в употреблении ее!

Я обещал ей это, и мы продолжали свой путь к дворцовым портикам. Я показал принцессе на статуи из синего халцедона и спросил, чьей они работы и почему представлены все в таких смешных и безвкусных позах.

— На этот вопрос, — отвечала она, — могу я сказать только то, что они изготовляются на этом острове. Но нам нужно теперь возвратиться, потому что скоро начнется королевский обед.

Мы, то есть я и мои спутники, сели за королевский стол; придворные обоих полов не имели этой чести. Каждая дама стояла за тем, кто поручен ей, и прислуживала ему.

Моя французская вежливость к прекрасному полу была глубоко тронута при мысли, что моя прекрасная принцесса должна будет исправлять должность слуги, и я высказал ей тихим голосом свои чувства. Она покачала головой, как бы желая заметить мне мою неосторожность, и я не говорил более ни слова.

Когда мы отобедали, король приказал принести воды из золотого фонтана. Он восхвалял качества ее и велел каждой из дам поднести своему кавалеру кубок.

Подавая бокал, принцесса слегка пожала мне руку одним пальчиком, чтобы напомнить об обещании. Я выпил очень немного, но и то почувствовал действие этой чудесной воды: я сделался необыкновенно весел и чувствовал какое-то особое опьянение.

По знаку короля дамы сели подле нас и своими ласками возбуждали еще большую охоту к воде, которой беспрестанно наполняли кубки. Я должен признаться, принцесса так обворожительно потчевала меня, что, несмотря на двойное пожатие моей ноги ее ногой, чтобы напомнить мне обещание, не мог я утерпеть, чтобы не выпить в честь ее красоты.

Боцман и один матрос, известные пьяницы, так неумеренно употребляли воду, что упали без чувств с мест своих на мраморный пол и лежали на нем без движения. Эта сцена возвратила рассудок, который начинал уже оставлять меня. Я встал со своего места и заметил товарищам, что непристойно напиваться допьяна в присутствии его величества, и просил их не пить больше, а встать из-за стола прежде, чем будут не в состоянии сохранить должное приличие, которого не должны мы забывать в присутствии дам.