Пылающий берег (Горящий берег) - Смит Уилбур

— Папа, мы должны немедленно уезжать!

Казалось, он не узнает ее. На полу рядом с ним стояли три нераспечатанные бутылки коньяка, а еще одну, полупустую, он держал за горлышко. Граф сделал большой глоток, по-прежнему глядя на портрет.

— Папа, пожалуйста, мы же должны ехать!

Единственный глаз даже не моргнул, когда еще один снаряд разорвался в шато, где-то в восточном крыле.

Сантен схватила отца за руку и попыталась поднять на ноги, но он был слишком тяжелым. Лишь немного коньяка пролилось на рубашку.

— Немцы прорвались, папа! Пожалуйста, пойдем со мной.

— Немцы! — внезапно взревел граф и оттолкнул дочь от себя. — Я сражусь с ними снова!

Вскинул длинноствольную винтовку «шаспо», которая лежала на коленях, и выстрелил вверх, в расписной потолок. Пыль от штукатурки сделала волосы и усы графа седыми, заметно состарив его.

— Пусть только придут! Это говорю я, Луи де Тири, пусть все они приходят! Я готов дать им бой!

Он был не в себе от спиртного и от отчаяния, но Сантен все пыталась поднять его на ноги.

— Мы должны уезжать отсюда!

— Никогда! — заорал он и еще грубее оттолкнул ее от себя. — Я никогда отсюда не уеду! Это моя земля, мой дом… и дом моей любимой жены… — глаза графа светились сумасшедшим блеском, — …моей дорогой жены. — Простер руку к портрету: — Я останусь с ней, я буду сражаться с ними здесь, на моей собственной земле.

Сантен поймала протянутую руку за запястье и подергала, пытаясь поднять отца, но граф, приподнявшись, опять оттолкнул дочь к стене и принялся перезаряжать старинную винтовку, держа ее на коленях.

«Я должна позвать Анну на помощь».

Она побежала к двери, и в эту минуту новый снаряд попал в северную часть шато. За грохотом рушащейся кладки и разлетающегося на осколки стекла мгновенно последовала взрывная волна. Она бросила Сантен на колени и сорвала несколько тяжелых портретов со стен галереи.

Девушка поднялась на ноги и побежала по галерее. Азотисто-кислый резкий запах взрывчатки смешивался с едким запахом дыма. Лестница была почти пуста. Выносили последних раненых. Когда Сантен выбежала во двор, две перегруженные санитарные машины выезжали через ворота и поворачивали на аллею.

— Анна! — пронзительно закричала она. Та привязывала саквояж и разбухший мешок к крыше одной из санитарных машин, но тут же спрыгнула вниз.

— Помоги мне. Папе нехорошо…

Три снаряда один за другим попали в шато, а еще несколько разорвались на поляне у конюшни и в парке. Германские наблюдатели, должно быть, заметили движение вокруг здания. Их батареи вели пристрелку.

— Где он?

— Наверху. В маминой гардеробной. Он сошел с ума, Анна. Напился до безумия. Я не могу его поднять.

Войдя в дом, они сразу же почувствовали запах дыма. По мере того как взбирались по лестницам, он усиливался, а густые клубы уже вились вокруг. Когда женщины добрались до второго этажа, обе кашляли и хрипели от удушья.

Дым в галерее мешал видеть что-либо уже в нескольких шагах, через эту завесу просвечивало колеблющееся оранжевое зарево: огонь разгорелся в передних комнатах и светился в дверях.

— Иди обратно, — задыхаясь, произнесла Анна, — я найду его.

Сантен упрямо покачала головой и двинулась дальше. Еще один гаубичный снаряд ударил по шато, часть стены галереи рухнула, частично завалив проход, а закружившаяся кирпичная пыль смешалась с густым дымом, ослепив женщин, так что они съежились и присели на вершине лестницы.

Дым и пыль немного рассеялись, но пробоина в стене, словно вытяжная труба, усилила пламя: оно с неистовым ревом взмывало вверх, а жар наступал сплошной стеной, преграждая дорогу.

— Папа! — закричала Сантен, отшатнувшись от пламени. — Папа! Где ты?

Пол под ногами подпрыгнул, когда снаряды опять ударили по древнему зданию. Женщины были оглушены громом падающих стен и потолков и нарастающим ревом огня.

— Папа! — Голос дочери почти утонул в грохоте, но Анна взвыла, перекрикивая ее:

— Луи, viens cheri — приди ко мне, мой дорогой! Даже в своем горе Сантен поняла, что никогда не слышала, чтобы Анна обращалась к ее отцу с нежными словами. Это, казалось, и подняло его на ноги.

Сквозь дым и пыль появился граф. Пламя ревело вокруг, поднимаясь уже у ног, — горели половицы, лизало его с обшитых деревом стен, а дым покрывал темным плащом, так что де Тири казался существом из самого ада.

Рот был открыт и издавал дикий, полный страдания звук.

— Он поет, — прошептала Анна. — «Марсельезу».

— К оружию, граждане, вас батальон зовет.

Только тогда Сантен узнала искаженный припев.

— Вперед! Вперед! Пускай земля кровищу гадов пьет [93] .

Слова стали неразличимыми, а голос графа ослаб, когда жар обступил его со всех сторон. Винтовка выскользнула из руки, он упал и пополз к ним. Сантен попыталась было пробраться к отцу, но жар не дал сделать ей и шагу, и Анна оттащила ее назад.

Темно-коричневые пятна появились на рубашке графа, когда белый лен стал обугливаться, но страшный звук все еще шел из его открытого рта, и он все еще полз по горящему полу галереи.

Вдруг густая темная копна волос вспыхнула, и показалось, будто отец надел золотую корону. Сантен была не в состоянии ни отвести глаз, ни снова заговорить, она лишь беспомощно прильнула к Анне и почувствовала, как рыдания сокрушают тело этой немолодой женщины. Рука Анны, обнимавшая ее за плечо, так напряглась, что до боли сдавила его.

И тут пол галереи подался, горящие половицы разверзлись, подобно темной пасти с огненными клыками, и поглотили де Тири.

— Нет! — неистово закричала Сантен, но Анна уже подняла ее и побежала к лестнице. Она все еще рыдала, и слезы ручьями лились по толстым красным щекам, но сила не ослабла.

Позади них обрушилась часть потолка, увлекая за собой остатки пола галереи, и Анна поставила Сантен на ноги и потянула за собой вниз по лестнице. Дым понемногу рассеялся, и наконец они вырвались во двор, глотая воздух.

Шато был в огне от края до края, а артиллерийские снаряды продолжали крушить его или взрывались высокими столбами дыма и поющей шрапнелью на лужайках и окрестных полях.

Бобби Кларк руководил погрузкой последних санитарных автомобилей, но его лицо засветилось от облегчения при виде Сантен, и он подбежал. Огонь спалил ей концы волос и обжег ресницы, копоть полосами покрыла щеки.

— Нам надо выбираться отсюда… где ваш отец?

Она не могла ответить. Ее трясло, от дыма саднило в горле, а из покрасневших глаз текли слезы.

— Едет?

Она отрицательно покачала головой и увидела промелькнувшее на его лице сострадание. Он взглянул на пылающее здание.

Потом взял девушку за руку и повел к ближайшей санитарной машине.

— Облако, — прохрипела Сантен. — Мой конь. — Голос стал грубым от дыма и потрясения.

— Нет, — резко ответил врач и попытался задержать руку, но спутница вырвалась и побежала к загону у конюшни.

— Облако! — Попробовала засвистеть, но из пересохших губ не раздалось ни звука. Бобби нагнал ее у ворот в загон.

— Не входите туда!

Смущенная и озадаченная, она изогнулась, чтобы заглянуть поверх ворот.

— Нет, Сантен! — Он потянул ее обратно, но девушка уже увидела лошадь и отчаянно закричала.

— Облако! — Нараставший рев и гром удара еще одного залпа полностью утопили крик, шедший из глубины сердца, она билась у Бобби в руках.

— Облако! — закричала снова, и жеребец поднял голову. Он лежал на боку: один из разорвавшихся снарядов раздробил обе задние ноги и вспорол брюхо.

— Облако! — Конь услышал голос и попытался подняться на передние ноги, но усилие было для него чрезмерным, и он повалился обратно. Голова глухо ударилась о землю, широкими ноздрями жеребец издал тихий трепетный звук.

Анна подбежала Бобби на помощь, и вдвоем они потащили Сантен к ожидавшей санитарной машине.

— Вы не можете оставить его в таком состоянии! Пожалуйста, пожалуйста, не оставляйте его страдать!

Очередной залп накрыл двор, вдавливая барабанные перепонки и наполняя воздух вокруг свистящими и шипящими осколками камня и кусочками стали.