Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

ботаники, Pancratium maritimum[77]. («Душу внука хочу я цветами щедро осыпать», – продолжало крутиться в голове.) Не будь заняты руки, непременно насобирала бы целый букет. Вошла в воду, сразу поглубже, чтобы не касаться дна, и поплыла в открытое море, таща за собой узел, который становился все тяжелее. «Ты готов, Марчелло? Отпускаю?» Медленно болтая ногами, только чтобы держаться на плаву, она развязала углы простыни, и ночная рубашка с полотенцами, словно живые, сразу же выбрались наружу, растянулись во весь рост, сперва застыв на месте, потом отплыв подальше, тихо покачиваясь на волнах и шевеля бахромой, словно причудливые медузы. Ада смотрела им вслед, по-прежнему сжимая в руке угол простыни. Она встряхнула ее, потом еще и еще, пока та не разлеглась, не расстелилась по воде. Багровое пятно посередине с каждой минутой становилось все бледнее. Прощай, Марчелло, – дитя, сын, мысль, мечта, иллюзия или, может, просто менструальная кровь.

Наконец она отпустила простыню, и та, подхваченная волной, медленно поплыла, плоская и угловатая, как огромный белый скат-манта, оставив за собой сразу растворившуюся тонкую нитку крови, узкую красную ленту, сгинувшую в бездонной синеве моря.

Потом Ада обернулась и увидела на пляже Дарию и Василики. Те махали ей руками и что-то кричали, но что именно, она не услышала, поэтому поплыла не торопясь. Избавляясь от последних следов случившегося, тщательно обтерла бедра песком, а уже выбравшись на берег, энергично потрясла головой, чтобы волосы побыстрее просохли.

– С тобой все в порядке? – встревоженно спросила Василики.

– Совсем чокнулась? – сердито перебила гречанку Дария. – Ты же утонуть могла!

«Совсем как Клоринда», – подумала Ада. Но сказала совсем другое:

– Я сейчас оденусь, и съездим в Навплион. Надо купить домовладельцу новые простыни и пару пачек прокладок.

– Какой тебе еще Навплион! Бегом домой, надень туфли и возьми смену белья, я отвезу тебя в больницу в Волосе. Василики говорит, там довольно неплохо. С этим твоим плаванием молись, чтобы инфекцию не занесла, – воскликнула Дария.

– Не поеду я ни в какую больницу! Мне нужно в святилище. Василики, как думаешь, твой друг из деревни может подыскать мне петуха?

– Зачем тебе петух? – удивилась Василики.

– Принести в жертву Асклепию. Он послал мне вещий сон, и я, как видите, выздоровела.

Часть четвертая

В гроте архангела

(старая гравюра)

1

Болонья, 25 августа 1979 года

Дорогая Ада,

я мог бы придумать тысячу оправданий тому, что ты снова не увидела меня в аэропорту, но знаю, что по прилете из Афин вас должен был встретить Микеле, так что хотя бы на этот счет могу быть спокоен. Раз ты читаешь это письмо, то добралась домой в целости и сохранности. Надеюсь, поездка в Грецию принесет плоды и позволит тебе закончить работу над «Орфеем». Надеюсь также, что ты здорова и не слишком страдаешь по моему поводу.

Дорогая Ада, я понимаю, что бессмысленно ходить вокруг да около. Я не на деловой встрече и не уехал на выходные поваляться с коллегами на пляже. Я ушел. Пока буду ночевать у одного друга (нашего общего знакомого, но я бы предпочел не говорить, у кого именно), а дальше посмотрим. И я не трус, как тебе могло показаться. Ну, может, совсем чуть-чуть. Как бы то ни было, пропадать с концами я не собираюсь. Дай мне пару недель, чтобы набраться смелости и определиться, тогда можем встретиться и поговорить. Нам ведь многое придется обсудить: пять лет совместной жизни одним махом не перечеркнешь. Но мне бы хотелось, чтобы ты понимала: я соглашусь на все твои требования. Любые требования. Знаю, что ты женщина рациональная, так что отдам тебе все, что ты решишь забрать.

Дорогая Ада, ты, должно быть, задаешься вопросом, что заставило меня принять такое решение. На это я мог бы сказать, что ты сама уже довольно давно начала от меня отдаляться, что ты казалась безразличной, не заинтересованной в наших отношениях и лично во мне. Мог бы упомянуть, что поездка в Донору месяц назад оказалась для меня крайне неприятной (чтобы не сказать настоящей пыткой) и что несколько вечеров подряд ты буквально напрашивалась на пощечину. Что так ни разу и не позвонила мне из Греции. Все это правда, но дело не в этом. Если бы я по-прежнему любил тебя так, как когда мы решили жить вместе, я бы изо всех сил постарался тебя вернуть. Сколько всего сразу вспоминается… Адита, Адита, как же я тобой увлекся, когда мы только познакомились – ты тогда еще играла в этом разношерстном хиппи-бенде. А может, ты просто слишком отличалась от моих коллег и от женщин, с которыми я обычно встречался. Ты ведь была Дон Кихотом, и это мне понравилось, хотя другие идеалисты всегда действовали и продолжают действовать мне на нервы. Как же я тогда в тебя влюбился и как старался увести от того барабанщика из Pot Op – он ведь, помнится, плохо кончил. Какими мы были тогда молодыми, полными иллюзий… Ты изменилась с тех пор, не пытайся отрицать. Но и я тоже изменился.

Прости, Ада, прости, я снова отвлекся. Ты знаешь, жесткость не в моих привычках, но я должен признаться, что в моей жизни появилась другая любовь. Мы вместе уже почти год, так что тебе не стоит себя винить: твои депрессии последних нескольких месяцев никакого отношения к этому не имеют, это целиком и полностью моя вина. Я надеялся построить с тобой отношения на всю жизнь, надеялся, что мы состаримся вместе, как мои родители. Но не получается. Уже не получилось. Я даже немного побаиваюсь этих новых отношений. Боже, что я пишу? Я не имею права на твое сочувствие или даже на снисходительность. Со всеми бедствиями, которые меня ждут, я должен буду справиться сам. Прости меня, дорогая, и иди дальше своим путем. Ты заслуживаешь кого-нибудь получше меня. Не звони мне в контору, подожди, я сам тебе позвоню. Просто черкни пару строк, если соберешься уезжать из Болоньи, чтобы я знал, где тебя найти.

Обнимаю тебя со всей возможной нежностью, несмотря ни на что.

2

Джулиано

Ада положила письмо на тот же столик у двери, где обнаружила его, войдя в квартиру, и выдохнула. Этого она никак не ожидала. Джулиано изменял ей с другой. Джулиано ушел от нее к другой! А она-то всегда думала, что крепко держит в руках поводья их отношений, что сама управляет своей судьбой, поощряя или отвергая усилия партнера. Она ведь никогда даже не сомневалась в верности Джулиано, считая его слишком приземленным и слишком расчетливым для адюльтера. И вот, поглядите-ка, Джулиано почти год наставляет ей рога! «Даже зная, что я, в отличие от других женщин в моей семье, не ношу драгоценностей, ему стоило осыпать меня бриллиантами», – подумала Ада и сама удивилась тому, что эта ироничная, даже скорее игривая мысль показалась ей совершенно пустячной, легкой, как мыльный пузырь или шутка в подростковой комедии. Где яростная реакция отчаявшейся, оскорбленной женщины, которую должно было вызвать письмо? Как ни странно, боли она тоже не чувствовала – разве что была озадаченна, сбита с толку. Или внезапность этой новости попросту заморозила ее инстинкты?

Она отнесла чемодан в спальню, которую нашла в абсолютном порядке, и отправилась на кухню, чтобы сделать себе кофе. Раковина, рабочий и обеденный столы, да и вся остальная мебель сияли чистотой. Кроме того, перед уходом Джулиано до отказа набил холодильник, старательно выбрав продукты с точностью до марок, которые обычно покупала сама Ада. Обнаружив даже упаковку любимого майонеза, та почувствовала волну нежности. «Бедняга! – инстинктивно подумала она. – Он заслуживает лучшего, чем ведьма с ледяным сердцем, которая, вместо того чтобы расплакаться, делает себе бутерброд с тунцом и салатом и чувствует… В общем, мне, наверное, должно быть стыдно, но, внезапно обретя свободу, я чувствую огромное облегчение».

Аде вдруг пришло