Михаил Рапов - Зори над Русью

— Фомущка! Друже!

— Откуда ты взялся, Куденейка? Постой, голоден ты? — Фома вытащил из–за рубахи несколько ячменных лепешек. — Ешь!

— Так откуда ты?

Куденей, давясь едой, ответил медленно:

— Есть такой батырь — Челибеем звать…

— Ну есть.

— Орда у него большущая.

— И это так.

— Челибей со царем–то, со Мюридом, повздорил. К Мамаю со всей ордой своей побежал.

— Да знаю я все это! Вон и пирует Мамаева орда на радостях, что Челибей от Мюрида отложился. Ты–то как здесь?

— Я–то?.. Я у него в орде рабом живу… да хозяин лихой мне попался, богатей, самому Челибею друг, а нас, рабов, не кормит, пес. А ты?

— А я рабом в Мамаевой орде, у Ахмед–мурзы.

— У какого Ахмед–мурзы?

— У того самого, што нашего чеснока отведал. Семкин кум! Тоже лих, да и я лют! Вот мы с ним и тягаемся — кто кого.

— Ой, Фома, ты и врать! Видано ли такое, штоб раб да с господином тягался.

— Не веришь? Об заклад бьюсь! — Махнул рукой: — Чего с тебя, окромя вшей, взять. Да вот как раз, слухай!

— Фомка–а–а!.. — кричал Ахмед, выйдя из юрты. Не дождавшись ответа, пошел к реке.

Растянувшись в траве, Фома притворно храпел. Куденей еще до прихода татарина забился в кусты. Подойдя к Фоме, мурза замахнулся, но не ударил, только закричал:

— Оглох?

— Зачем оглох, — Фома лениво повернул голову. — Чяво те от меня надобно?

— Почему опять кизяка [118] не насбирал?

— Неохота мне кизяк собирать, — повернулся к мурзе спиной.

— Фома!

— А ты, Ахмед, не серчай, — Фома зевнул сладко, со слезой, не спеша сел. — Ну что серчаешь? Штоб работал я на тя, того не жди, так разве, для баловства когда, самую малость, — Фома опять зевнул. — Драться зачнешь — так и знай: подстерегу и зарежу; разбойник я, а тебе тати ведомы! А? — сплюнул в траву, метко сбив пух одуванчика. — В колодки меня забьешь — отомкну! Потому — слово знаю. Продашь — тебе вестимо, што тогда будет… Ну ладно уж, ишь пожелтел от злости, так и быть, нынче поработаю.

Фома встал, потянулся, хрустнул суставами, внезапно схватил татарина за плечи, заглянул ему в глаза, захохотал:

— Ой, берегись меня, мурза! Лихое у меня око! Ой, не на радость купил ты раба, Ахмед!

Мурза попятился. Закрыл глаза. Фома наконец смилостивился, отпустил.

— Ладно! Сегодня порчи напускать не буду, а только смотри, не замай! — Отвернулся от Ахмеда, крикнул в кусты:

— Куденей, пойдем, што ли. Пособи.

Когда отошли подальше от мурзы, Фома спросил:

— Видал?

— И хошь убей — не пойму. Кто же у кого в рабах ходит?

Фома оглянулся, вздохнул:

— Пожалуй, все же я у него, но держу его в страхе.

— Колдун ты, Фома!

— Я–то? Не! Я колдуном только прикидываюсь. Тут случай подошел — сегодня он меня купил, а на завтра купца, што меня продал, чума забрала, пять суток помучился — помер, а перед смертью почернел весь. Меня Ахмед убить хотел, заразы боясь, а я, живот свой спасая, и надумал пригрозить — напущу, дескать, порчу, как на старого хозяина напустил. Он сдуру и поверь, тут я его и оседлал. Да и все кругом верят — боятся. Известно, у страха око велико: чума по орде ходит. Вот те и раб! Ин вышло — тот же медведь, да в другой шерсти!

Набив мешок сухим конским навозом, друзья приволокла его к юрте Ахмеда, но едва Фома хотел пристроиться к котлу с кашей — накормить Куденея, как на Волге поднялся такой шум и крик, что все, бросив еду, побежали к берегу.

Фома поспел первым, остановился, заглянул вниз.

— Битва? — спросил подбежавший Куденей.

— Не! Татары купецкий караван перехватили, эвон струги грабят… Однако што это?

Фома разглядел — какого–то купца с криком тащили наверх, туда, где стояла юрта Мамая.

— Бежим!

— Да пошто? И так видно,— попытался удержать Фому оробевший Куденей, но тот и слушать не стал.

На площади шумела толпа. Шла расправа. Пленник, сухой длиннобородый старик, вопил — два татарина били его плетьми. У юрты неподвижно стоял Мамай.

После удара кафтан на пленнике, как ножом, прорезало.

«С оттяжкой бьют, здорово!» — подумал Фомка.

Мамай подошел к пленнику, заговорил язвительно:

— Я из тебя, Некомат–купец, кишки выпущу. Продал ты мне князя Дмитрия, а меня Мюриду продал. Москва у Мюрида ярлык взяла! Степи хотел миновать, берегся, Итиль–рекой плыл. Опять к Мюриду пробирался? Знаю! Все знаю!

Старик сел, харкнул кровью, поднял глаза на Мамая, охнул: лишь сейчас уразумел, к кому в лапы попался. Повалился эмиру в ноги. Запричитал:

— Батюшко, пощади, государь, помилосердствуй! Служил тебе верой и правдой, ан не вышло. А что до ярлыка, так его и сейчас послать Москве не поздно.

— Опять лукавишь! — возмутился Мамай. — Князь Дмитрий от Мюрида ярлык получил.

— Батюшко, и ты пошли! — купец уж не молил, говорил деловито. Мамай невольно стал его слушать. — Пошли! Не посмеют на Москве твово ярлыка не взять, глядишь, Мюрида ты и обойдешь!

— Не посмеют! — повторил за ним Мамай и, велев взять старика под крепкую стражу, в раздумье пошел к юрте.

Фомка толкнул Куденея локтем:

— Видал? Этот не пропадет! На што хитер Мамай, а купец из–под плети вывернулся и Мамая взнуздал. Вот увидишь, Мамай по купецкому слову сделает,

17. МЮРИД–ХАН

Едва молодой князь Иван Белозерский въехал в Сарай–Берке, татарский караул преградил ему дорогу.

Князь посмотрел на красные древки копий, на лошадиные хвосты, висевшие на них кистями, на смуглые, загорелые лица татар и послушно остановил коня. Сзади сгрудились бояре, воины, обоз.

К князю подошел татарин. Взглянув на него, князь Иван затрепетал: одноглазый, со шрамом поперек лица татарин был воистину страшен.

Иван Белозерский тайком сотворил крестное знамение, зашептал, как на черта:

— Сгинь! Сгинь!

Татарин не сгинул, высокомерно спросил:

— Князь? Откуда?

— С севера, с Белого озера мы, — чуть слышно ответил князь.

— Тебя–то и нужно. Поворачивай к хану во дворец.

— Помилуй, воевода, — вступились бояре, — дай князю хоть умыться с дороги.

Татарин не взглянул на них даже, его люди окружили князя, оттеснили бояр.

— Во дворец! — повторил мурза и вскочил на свою лошадь.

Князь только по сторонам озирался испуганно. Мурза, видя то, огрел плетью княжого коня. Конь фыркнул, присел под ударом, переступил копытами и рванулся вперед, мурза поскакал следом.

Мюрид–хан сидел в саду под деревьями, спасаясь от зноя, пил кумыс. Увидев князя, вздумал напоить кумысом и его.