Степкина правда - Николай Константинович Чаусов

Волик оставил класс. — Они мешают, они отвлекают ваше внимание… А акварель действительно хороша, — неожиданно вернулся он к злополучному рисунку. — Посмотрите, что можно сделать самыми дешевыми акварельными красками!

И рисунок пошел по рукам. Я тоже посмотрел его. И вдруг понял: Волик мог найти его у крыльца Елизара Федоровича! Художник часто бросал свои акварели в ведро и выносил их вместе с мусором…

— Я знаю, чей это рисунок! — вскочил я.

— Чей же?

— Елизара Федоровича Коленова! Он живет в нашем доме… А Волик, наверное, нашел…

— Вот как? В таком случае, возьми и верни акварель ее владельцу, — уже мягче сказал учитель и отдал мне лист. А я немедленно спрятал его в свой ранец.

Урок по рисованию был последним, и я сразу же после звонка помчался домой. Во-первых, у меня теперь есть право снова пойти рисовать к Елизару Федоровичу (я у него не был целых две недели), а во-вторых, обрадую его своей находкой. Ведь рисунок не смят, значит не просто выброшен, а потерян.

Но Елизар Федорович, приняв от меня акварель, долго разглядывал ее, то удаляя от себя, то приближая, и вдруг подбежал ко мне и воскликнул:

— Кто это дарование?!

Я рассказал ему все. Узнав, что Волик живет в нашем дворе, Елизар Федорович едва не вытолкал меня в сени, требуя немедленно привести его сюда, уверяя, что это удивительная находка, редкий дар и что-то еще в этом роде.

Не помню, в каком состоянии я влетел в домик кузнеца, но, вероятно, перепугал своим видом и мать Волика и его младших сестренок.

— Кого надо-то? — уронив ухват и выпучив на меня глаза, спросила оробевшая женщина.

Не ожидал моего внезапного прихода и Волик. Он тоже бросил на пол совок, которым выгребал золу, и уставился на меня.

— Я к вам! Ваш Волик!.. Его зовет Елизар Федорович!.. Он очень просит его к себе! Очень надо!..

— Кто это? — уже несколько спокойнее спросила мать Волика, видя, что ничего такого страшного не случилось.

— Елизар Федорович! Он настоящий художник! И пианист! Он живет, рядом с нами!..

— Еще не легче! Это который в шляпе-то ходит? На что ему?

— Очень нужно! Понимаете — очень! Он только хочет спросить… Тетя Груша, пустите Волика!

Женщина отерла концом передника лоб, взглянула на сына, на меня и уже совсем тихо проговорила:

— Покою мне с вами нету, иродами. Сходи, что ли.

Волик набросил на плечи драную телогрейку, приставил к печке совок и вышел за мной.

— Вот он, Елизар Федорович! Привел! — заявил я с порога, показывая на застывшего у двери Волика.

Елизар Федорович забегал, схватил табурет, подставил его гостю, убежал в комнату за рисунком, снова вернулся, переставил, табурет к столу и схватился за чайник. И снова подбежал к Волику.

— Очень рад, очень рад познакомиться… Вы для меня просто находка!.. Хотите чаю?.. Садитесь, пожалуйста…

— Постою я.

— Да, да, конечно… Впрочем, не то… Вы не представляете себе, как вы меня поразили… Я готов заняться с вами сейчас же, сию минуту!..

Увидав рисунок в руках художника, Волик поднял черные брови и покраснел:

— Откуда у вас… это?

— Как? Что?.. — споткнулся на полуслове Елизар Федорович. — Мне принес его Коля. Разве вы не сами просили его показать?..

— Ничего не сам! — грубо оборвал Волик и так взглянул на меня, что я вздрогнул. — Не я рисовал!

— Вот как? Так кто же?!

— А вам-то что?

— Удивительный вопрос! — всплеснул руками Елизар Федорович. — И меня еще спрашивают! Да-с. Позвольте и вас спросить в таком случае, молодой человек, зачем же вы выдаете чужую работу за свою?

— Я и не выдавал. Наврал он все! — почти закричал Волик, еще раз уничтожающе посмотрел на меня и, выхватив из рук растерявшегося художника рисунок, выбежал в сени.

Я готов был заплакать от досады и еще раз объяснить Елизару Федоровичу, что он меня неправильно понял, что рисовал не Волик, а кто-то другой, но Елизар Федорович не дал мне сказать слова:

— Не расстраивайтесь, мой друг. Вы поступили опрометчиво, но благородно. И, знаете, я не обвиняю Волика. Он сам не сознает того, что он делает, скрывая от нас дарование, будь то чужое или собственное. Искусство для него — это пустышка. Ему внушили, что картины в золотых рамах могут висеть только в богатых домах, а книги пишут для мечтательных барынь. Он даже не представляет того времени, когда кузнец возьмет в руки роман, а пахарь с наслаждением будет слушать Чайковского или Баха! Вы знаете, один раз я был счастлив. Да-с. И, как вы думаете, почему?

Я никак не думал. Мой взрослый друг поднял указательный палец и торжественно произнес:

— Я нашел талант! Настоящий талант! Я нашел его среди многих способных молодых людей, как вы, как сотни других. Но если бы вы знали, каких усилий мне стоило уговорить родителей отобрать у мальчика губную гармошку и отдать его мне в ученики! Я не просил платы и не взял, когда мне потом ее предложили. Моя цель была — вырастить музыканта!

— И вырастили?!

— Собственно, еще нет, пока он только студент Петербургской консерватории, но какие надежды! Какие огромнейшие надежды! Вы не читали «Власть труда»[29] за двадцать первое?.. Впрочем, да-с… Один работник губкома, Егор Васильевич…

— Дядя Егор?!.

— Что?.. Да, возможно… Узнав об этом, сказал мне: «Вы, товарищ. Коленов, для нас тоже находка. Партийное вам спасибо!»

— Елизар Федорович, а ведь это правда: рисовал-то не Волик.

— Верю. Но кто? Кто это дарование?!

— Не знаю.

— В этом и вся беда. Ищите его, мой друг! Ищите!

Смерть буржуям!!!

Поиски автора рисунка начались сразу же. Мы с Сашей и другими мальчишками расспросили во дворе почти всех взрослых, не знают ли они, кто хорошо рисует акварельными красками, но все только разводили руками. И вдруг один пацан прибежал к нам и, протягивая бумажку, таинственно прошептал:

— Вот нашел, гляньте!

Мы выхватили у пацана сильно измятый лист, оказавшийся рисунком, и поразились: Волик, как живой, сидел за столом и читал книжку.

Вот уж не думал я, что так хорошо можно рисовать простым карандашом, да еще портреты! Теперь сомнения не было: дарование живет в избушке Рудых, но кто именно? Кузнец? Тетя Груша? Или сестренка Волика?..

— Давайте в окно поглядим, — предложил Саша.

Это было, пожалуй, лучшее, что можно придумать. К тому же, на дворе уже стемнело, а окна у Рудых без ставен и завешены бумажными шторками только снизу.

Убедившись, что за нами никто не следит, мы подошли к избушке.