Степкина правда - Николай Константинович Чаусов

Андрей — на табурете. Великан, едва не доставая головой потолка, прошелся по комнате, поднял со стола штоф, убедился, что он пуст, и поставил на место.

— Как вам нравится квартира? Скудновато, не правда ли, господа? О, я жил в гостиницах, в фешенебельных номерах со всеми удобствами! С лакеями в накрахмаленных манишках и с черными бабочками вот тут! — Старый богатырь щелкнул себя пальцем по кадыку. — Мне по утрам говорили: «Бонжур, месье Крудо!», «Гут монинг, сэр Крудо!», «Гутен морген, гэр Крудо!» и прочую чепуху. А когда я бывал пьян, меня укладывали в постель, как ребенка, и говорили: «Гуд бай, мистер Крудо»… О, я видел роскошь, синьоры, но за всю жизнь не завел собственного стола. Вот все, что вы видите, — мое! — Он провел рукой по лентам на стене. — Остальное, так сказать, взято напрокат. Но я был молод, господа, и не задумывался над тем, что за молодостью придет горькая старость. Я боролся с Заикиным и Поддубным, дважды прижимал к ковру Черного Лебедя и Франка Гуда!.. Я выходил на ковер под бурю аплодисментов и уходил с цветами…

Крудо умолк и долго не мог продолжать рассказ. Мы молчали. И вдруг снова заговорил, уже другим, глухим голосом:

— Это случилось семь лет назад. Вон там, ниже церкви. Я должен был выйти на ковер против Черной Маски, но почувствовал себя плохо. Я не должен был бороться, синьоры, но Вилли настоял на своем. Вилли делал деньги, господа, и чихал на нас, как на скотину. Он махал перед моим носом контрактом и кричал: «Я не желайт делайт проваль из-за фаша каприса!..» И я вышел… О, вы не знаете, что значит для борца, когда ему кричат: «На конюшню!», «На мыло!» Я тоже не понимал этого, пока кричали не мне. О, синьоры, это ужасно! Это подобно смерти!.. Вилли перевел меня в третий разряд, я дал ему в зубы, и мы разъехались: он в Кузнецовку[28], а я в тюрьму… Нет больше Крудо, господа, есть только жалкая тень Медного Крудо! А ведь эти руки держали в двойном нельсоне Ваню Поддубного, ломали шеи заморским клячам… Вот… это Ваня прислал мне… в знак нашей последней встречи… — Крудо показал на фотографию усатого силача с лентой на широченной груди. — А вот все, что я приобрел, господа. — Он коснулся одной из лент. — Это Москва. Это Петербург. Киев. Одесса. Париж. Лондон. Гамбург. Берлин. Сан-Франциско. Милан… А я с моим сердцем таскаю кули, чтобы не умереть с голоду. Прошу вас, запомните это, господа, и не поддавайтесь соблазну. Цирк — это западня, из которой два выхода: смерть или голод!

— Дядя Крудо, а вы не знаете Черной Бороды? — спросил Степка.

— Я знал лучших борцов России, но не всех. Такого борца я не знаю.

— Это не борец, это партизан, дядя Крудо. А фамилия его Ветров. У него мальчишка был…

— Позвольте, позвольте… Вольдемар?

— Не знаю… Ветров — его фамилия.

— Ну, конечно, Вольдемар! Меня уже спрашивали об этом славном мальчике…

— А где он?! — воскликнули мы все хором.

— Он жил здесь, в этой самой комнате. Его взял к себе клоун Клазус. О, это был очень одаренный ребенок! Но Клазус сорвался с трапеции и сломал себе позвоночник, а Вольдемара увезли с собой братья Форум, акробаты. Из него должен был выйти славный гимнаст…

— Он уехал?!

— Да. Бьюсь об заклад, что это так! Он очень привык к Клазусу, и случай с ним произвел на Вольдемара довольно сильное впечатление. Он уехал, синьоры, уехал.

Ниточка, так хорошо протянувшаяся к цели, оборвалась. Где же теперь искать Вольдемара? Вот тебе и находка!

Горячо поблагодарив знаменитого Медного Крудо, мы отправились по домам. Я предложил Степке написать во все цирки, но тот подумал и сказал:

— Да нет, зря это. Цирков, может, тысяч пять, а то и больше — разве найдешь? Зря это.

Школа

В самый канун первого сентября мы с Леной готовились в школу. Как досадно быстро прошло без того короткое иркутское лето! И вот опять надо искать учебники, чистые тетради (хорошо еще, что у нас мама сама учительница и сумела где-то купить потрепанные учебники и целых пять толстых тетрадей!), сшивать в тетради чистые листы и готовить учителям «пайковую плату». А это самое трудное. Когда я учился в четвертом классе, а Лена в третьем, тогда у меня и у сестры было по одной учительнице, и готовить пайковую плату было легко: насыпал в один кулек муки, в другой проса, в третий еще что-нибудь — и шагай в школу! А теперь у меня будет несколько учителей, и для каждого надо кулечки. Ведь зарплаты учителя не получали, а ученики вместо денег платили им мукой и другими продуктами. Даже керосином и спичками. А в зимние месяцы еще и дровами!

И вот, нагруженные пакетами и кульками, мы отправились в школу. Во дворе меня догнал Саша. У него кульков было меньше и маленькие, но зато он нес несколько связок соленых и копченых омулей, еще с лета наловленных его отцом с нашей «Дружбы». И другие ученики, которые победней, вместо муки и крупы несли лук, сушеные грибы, картошку и другие овощи. Даже квашеную капусту. А зато Валька Панкович и Стриж привезли в школу целые мешки. И учителя их за это очень благодарили. Только один учитель по математике не благодарил. И от нескольких кульков даже отказался. А Вальке и Стрижу сказал:

— Уж если вы так щедры, то отвезите их в детский дом, там этому будут рады.

Вот когда я узнал, что Стриж и Коровин оставлены в пятом классе третий год, что Саша и Степка тоже второгодники, потому что зимой им не в чем было ходить в школу, и они не учились, А Волик хоть и старше меня, а учится в пятом классе: три года он совсем не учился.

Парт было мало, и многие садились за парты по трое, но Коровин сел рядом с Панковичем и никого больше не пустил. А я сел за одну парту с Яшкой и Воликом. А получилось это так. Стриж первым занял парту и позвал меня:

— Антилигент, садись вместях, подсказывать будешь.

Я, конечно, не хотел сидеть рядом с Яшкой, но все парты уже были расхватаны. А когда пришел Волик, Стриж весело запищал:

— Мальцы, не сажай Цыганка, а то замарает!

А Волик подошел к Яшке, подвинул его и сел рядом. Стриж запротестовал, и, может быть, бойскауты