Путь инквизитора. Том 1. Том 2 - Борис Вячеславович Конофальский

Кавалер остановился, посмотрел на него и сказал строго:

— Ничего не нужно. Земля это бросовая, в оскорбление мне дана, в пренебрежение. Мне такая не надобна. Завтра поедем отсюда!

— Господин, — Ёган изумился, аж в лице переменился, — да вы что? Чего вы? Как так? Как бросовая, как поедем? Кто ж со своей земли уезжает? Какая-никакая, а своя, прокормимся с нее, да еще как. И козы будут, и коровы, и сыр варить Брюнхвальд начнет. Все будет, тут нужно руки малость приложить, и все будет.

Волков стоял-стоял, думал-думал и сказал ему:

— Руки, говоришь, приложить? Ну так приложи, будешь управляющим, раз так нравится тут тебе, и не дай тебе бог, — он потряс пальцем пред носом слуги, — не добыть тут достатку.

— Господи! — Глаза слуги округлились. Только что удивлялся, а тут перепугался. — Я управляющий?

— Ты. Раз так усердствуешь!

— Я? — все еще не верил Ёган.

— Да ты глухой, что ли, дурень? Кто ж еще, тут более нет никого, тебе говорю, — злился Волков.

— Так неграмотный я. — Ёган схватился руками за голову от ужаса.

— К монаху ступай, он научит, он учитель хороший, — сказал Волков. — Всех учит и тебя выучит.

— Господи, господи, что же мне теперь делать? Что делать?

— Первым делом найди мне человека проворного вместо себя, а потом список составь, что тебе нужно будет. Семена эти твои, плуги, лошади, — стараясь сохранять спокойствие, говорил кавалер.

— Список? — Ёган все еще сжимал голову руками и говорил сипло от волнения: — Это бумагу, что ли, написать? Так как же я ее напишу, если я писать не умею?

— К монаху иди, дурак, к монаху! — заорал Волков и быстро пошел от него, как только мог быстро, не хотел он больше никого ни видеть, ни слышать.

И так в этот вечер он был суров и мрачен, что больше никто с ним заговорить не решился. Сторонились его и слуги, и офицеры. Как стемнело, так он, отужинав, быстро ушел в свою палатку и лег спать.

⠀⠀

*⠀⠀*⠀⠀*

⠀⠀⠀

Зря он в город не пошел ночевать, там трактир бы нашел. Денег бы на хлеб и на палатки в людской с лакеями хватило бы. А тут вон как…

Ночь уже близится, солнце за холм садится. Дороги скоро видно не будет. Ее и днем-то не очень разберешь. Травой зарастает местами. Никого кругом, смотри, ни смотри — ни мужика, ни купчишки на этой дороге. Ни коров, ни домишек вокруг. Дичь да пустыня. И тишина, птицы уже умолкли. Только комары звенят.

Максимилиан ускорил шаг. Есть ему хотелось, — последний раз ел он еще днем, как приехали в Эшбахт, и всего-то кусок хлеба солдатского да немного сыра. Но это ничего, пуще голода его жажда мучила. Он взглядом искал воды, очень пить хотелось. На ручей он и не рассчитывал, уже и луже был бы рад. Лужи в низинах на дороге были, в колеях вода стояла. Вернее, не вода, грязь, сами лужи почти высохли. Так что дотемна он очень хотел найти лужу с чистой водой. Торопился.

Уже света было мало, когда он нашел глубокую лужу у дороги. Кое-как напился, вода была мутноватой с заметным привкусом. Глина.

Он уже хотел встать от лужи, как услышал шелест кустов. Хоть и не рядом они были, но тишина вокруг стояла такая, что слышалось ему все отчетливо. Юноша встал, принялся вглядываться в кустарник, на всякий случай руку на рукоять кинжала положил. Но ничего не увидел и решил поторопиться. Идти ему нужно было полночи, не меньше, так что пошел он быстрым шагом. А солнце уже спряталось почти, но на краю неба, на востоке, засветилась луна.

Слава богу, небо чистое, хоть что-то будет видно, иначе свалишься в чертополох в темноте-то. А еще и в овраг какой, их тут тьма тьмущая. Максимилиан шел, думая, что придет в полночь в деревню и поест что-нибудь у солдат. Хорошо бы бобов с салом и чесноком.

Застрекотали сверчки. Ну, хоть какие-то звуки, а то только шаги его слышно было да комаров звон. И как сверчки застрекотали, так стало совсем по-ночному темно. Лишь луна светила. Да толку от этого немного было — там, где свет ее падал на землю, еще что-то различить можно было, а где тень, темень, хоть глаз коли. Чернота.

И тут снова шелест. В тех кустах, что справа за спиной. Откуда? Ветра-то нет. Кусты неблизко, но юношу страхом пронзило от пяток до макушки, а на затылке волосы зашевелились, словно ветер был. Максимилиан обернулся резко, руку снова на кинжал, рука вспотела сразу, но не дрожит. Сам он глядит в ту сторону, откуда звук шел, а там ничего. Тишина и темнота. На всякий случай молодой человек стал читать «Патер ностер»[22], то, что на ум пришло, хотя знал он и другие молитвы. В том числе и солдатские, что просят дух укрепить. Прочитав быстро молитву, сделал несколько шагов спиной назад, повернулся и пошел быстро, благо луна разгорелась и, кажется, светлее стало.

Наверное, показалось ему, не было ничего, но рука вспотевшая рукоять кинжала сжимала крепко, так идти ему было спокойнее. И он снова пошел, да так быстро, что только мог.

Но прошел юноша немного, сто шагов, не больше, и снова услыхал шелест и шум за спиной, снова пронзил его страх от пяток до макушки. Резко обернулся — снова ничего. Только луна да сверчки заливаются. Снова он стоял, снова читал молитву, всю ту же «Патер ностер».

И на ветер бы ему подумать хотелось, да нет никакого ветра.

Стоял он в нерешительности, не знал, что ему и думать, понять не мог: играет ли кто с ним, крадется ли за ним или кажется ему все это.

Максимилиан всю свою сознательную жизнь готовил себя к ратному ремеслу. А в нем не преуспеть, труса празднуя. И, собравшись с духом, он крикнул в темноту:

— Эй, не прячься, выходи, коли не трус!

А сам кинжал ухватил покрепче.

И еще страшнее ему стало, так одиноко и жалко звучал голос его в этой темной пустыне.

Никто не ответил ему. Ни звука в ответ не донеслось.

Сверчки замолкли на мгновение, перепуганные его криком, и тут же опять зазвенели. И ничего больше.

Но теперь он не верил, что ему чудятся эти звуки. Он повернулся и пошел опять шагом быстрым. Шел, считая шаги, не слыша ничего опасного, но кожей на спине чувствуя, что кто-то идет за ним. А перед ним низина, свет