Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова

ходами шурфов бока нашей сопки. А мои дни заполняли скука и печаль. Я дожидалась прихода суженого с самого утра, а он всё не шёл. По обыкновению, меня ежедневно навещал Осип, помогавший мне готовить нехитрую пищу, приносил воду, стирал мои платья. Приходила и бабушка. Помогала совершать мой туалет. Она расплетала и заплетала мои косы, купала меня, пела мне. Согретая её любовью, я забывала горесть своего напрасного ожидания. А Гамлет всё не шёл.

Однажды явился и младший брат Георгий. Ещё затемно я услышала рокот рыбнадзоровской моторки. Брат, как обычно, спешил, промелькнул мимо моего крылечка, бросив походя:

– Сбегаю к бабушке на гору, а потом заскочу к тебе.

Сказав так, Георгий бросил мне под ноги авоську, полную каких-то бумажных кульков. Тут было и три кирпича серого, невероятно вкусного хлеба. Такой хлеб пекут в пекарне города Ч. Его хорошо натереть зубчиком чеснока, полить постным маслом и… Поворачивая авоську так и эдак, я обнаружила в ней свёрток с новым платьем из криплена и две брошюры с броскими обложками – мои любимые детективы, и разную вкусную снедь, которую запросто в гастрономе не купить. Георгий исчез за частыми стволами лиственниц примерно в пятнадцать часов, а я осталась сидеть на своём крылечке дожидаясь неведомо чего. Младший брат вернулся быстро, как и обещал. Глаза сияют. Объятия крепки и горячи. Карманы полны гостинцев. Тут и карамель в шоколадной глазури – где и достал? – и плитка соевого шоколада, и бусы из чароита, будто мало у меня в шкатулке бус. Всё это он не положил в авоську с основными дарами, а приберёг напоследок, чтобы подсластить прощание. Так делал всегда.

– Ну что? Как? У меня ровно пятнадцать минут.

– А у бабушки пробыл целый час…

– Там по делу, а к тебе без дела. Шучу. Думал, застану тебя уже в новом платье. Как, ты ещё не распаковала авоську? Платье вон в том сером пакете.

– Зачем так много всего?

– Как зачем? В прошлый-то раз я явился вовсе пустой.

Не в силах больше сдерживаться, я горестно воздохнула. Глаза брата похолодали, как осенняя погода.

– Ждёшь его? – строго спросил он. – От того и подарки мои пресны?

Я отвернулась. Не хотелось, чтобы брат видел, как дрожат губы.

– Вот сейчас я пойду и скажу ему, чтобы немедленно явился. Где он? Не хочешь отвечать? Да я и сам знаю: он в сторожке у Осипа, раз ни здесь, ни у бабушки его нет.

– Возможно, они с Осипом увлеклись рыбной ловлей… – уклончиво заметила я.

Сейчас Георгий побежит к Осипу и будет там шпынять и корить московского гостя за невнимание ко мне. И тот потащится к моему крылечку поневоле, станет скучать или досадовать.

Заметив мою горечь, Георгий потеплел. С самого детства и по сей день он готов уступить мне лучшие игрушки, выполнить любой каприз, сделать всё, не постоять за ценой, не посчитаться со временем.

– А ты бы рассказала ему свои сказки, – мягко проговорил он. – Можно ради такой цацы и новую сочинить.

– Можно, но бабушка объявила недельный перерыв…

– Понятно. Бережёт здоровье. Ну, я побежал…

Соскочив с крылечка – одним прыжком через три ступеньки, вот ловкач! – он пустился прочь по тропинке.

– Жорка!

Он обернулся.

– Пожалуйста… не стоит… Я сама не своя. Думаю, он не любит меня. Вспомни, каким становится моё лицо, когда я хожу.

– Ах, вот оно что! Любовь… – Георгий застыл, словно о чём-то задумался. – А мы-то определили для него иное предназначение.

– Какое?

– Не важно… Всё ещё можно отменить. Дадим ему ещё один шанс! Только…

– Что?

– Это интеллигенция, понимаешь?

– Не понимаю. Что значит интеллигенция?

Георгий сделал несколько шагов вспять. На лице его появилась озабоченность. Как обычно, самое важное он хотел сообщить мне на ухо, словно мы не в глухой тайге, а в многолюдном Доме культуры города Ч., где всяк другого знает, где любому внятен каждый твой вздох, где невозможно укрыться от любопытных, оценивающих взглядов.

– Послушай, – прошептал он. – Это интеллигенция. Как только ты распахнёшь ему объятия…

– Что? Думаешь, ударит?

– Плюнет на башмак, а это ещё неприятней.

Брат убежал, оставив меня в раздумьях. Вскоре я вновь услышала рёв рыбнадзоровского мотора.

После отъезда младшего брата Гамлет действительно являлся пару раз. Его напускная галантность стоила мне многих одиноких слёз. Ах, почему в романах так превозносят мужскую галантность? Искренняя любовь брата, Осипа или бабушки согревает сердце, помогает жить, в то время как галантность – это камуфляж, за которым скрывается душевная холодность, шаткий мостик, перекинутый через бездну отчуждения, на дне которой ад. Ступи на него – и непременно провалишься в преисподнюю.

Гамлет галантно раскланивался и убегал в облаках гнуса, ссылаясь на неотложные дела. Казалось, он вовсе перестал бояться укусов кровососов, и мой тихий мирок, купол благополучия, воздвигнутый надо мной искусством бабушки, не удерживал его. Суетные занятия, такие как рыбная ловля или поиск драгоценных камней, казались ему привлекательнее моей красоты. И тому и другому обучал его Осип, прививая привычку жить в одиночку в диких местах.

Гамлет рассказывал мне о своих приключениях: «Представьте! Однажды я нашёл в брюхе пойманной щуки драгоценный камень. Кажется, это был аметист, но я не уверен» или «Буквально вчера, в этой самой роще, в пятнадцати шагах от твоего дома, я видел настоящего огромного медведя! Видишь, там малинник? Да что я спрашиваю, глупец! Ты же здесь всё знаешь! Я хожу туда каждое утро по малину, и однажды увидел медведя. Я испугался. Хотел бежать к тебе. Тут ведь буквально пара шагов, но медведь ел малину. Я его не интересовал. Он огромный, рыжий, и мне показалось, что он очень стар. Так бывает?»

О да! Гамлет действительно мог видеть Эhэкээна, который также нередко приходил меня навещать. Меня опечалило иное: он бывал в малиннике, в пятнадцати шагах от моего дома, и не заглянул, не поинтересовался мной. Беседуя с ним уже не первый раз, я никак не могла понять, перешли мы на «ты» или нет. Делясь своими впечатлениями об окрестностях речки-богачки – это название нашей безымянной речки он перенял у младшего брата – Гамлет забавно таращил свои глубокие глаза и в запале иной раз говорил мне «ты». Но как только речь заходила о его Москве, об оставленной там семье, друзьях, увлечениях, он тут же становился отчуждённым. Его «вы» жгло льдинкой между лопаток, уводило в царство Белого быка Чысхаяна[34] на берег ледяного моря. Всякий раз после его ухода я испытывала горькое чувство заброшенности и одиночества. Точно такое