Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ

— Если хоть одну замечу попытку флирта, от кого бы то ни было, хотя бы и наиценнейшего специалиста — в секунду вон из группы! Самого Ворона, если что, не побоюсь поменять хоть на Бондарчука! Так у нас будет. Надеюсь, все слышали? — обвел он зловещим взглядом киноработников, но не встретил ни одного ответного взгляда, поскольку все пристально изучали скромное, белобрысое личико режиссерской пассии.

Та, надо заметить, совершенно не переменила отсутствующего выражения лица, а только улыбалась ласково поверх голов.

— Сказанное мной, касается в первую очередь «молодых специалистов»… Для них специально — вот, — нагнулся он к земле и поднял изрядный кривоватый сук, взвесил его в согнутой руке и, воздев к небесам, выпалил в общее лицо коллектива, потрясая тяжелым, — пока в щепки не разнесу о башку — не успокоюсь! Такое у меня свирепое чувство.

— Да кому она на хрен сдалась, Сан Николаич?! — послышался из-за голов юношеский голос.

— А, вот ты-то и будешь первый кандидат! — воскликнул радостно режиссер, указывая суком на спросившего, — нарочно предмет этот сберегу и до конца с ним не расстанусь, чтоб под рукой был для тебя или тебе подобного! — потряс он орудием. И картина наша, к вашему сведению, а если это кому не нравится, то могут накатать на меня телегу хоть в ВЦСПС, или быть сразу свободны, не для Каннов делается мной, и даже не для народа! А делается она, — он обнял свободной рукой и стиснул девичьи плечи, — для этой вот, пустяковой и, совершенно ничем не заслужившей, блохи, — оборвал он речь, заглянув мельком в отсутствующие ласковые глаза, — Всего лишь, чтоб развлечь ее на досуге и собой чуток погордиться. Но, уверяю вас, это совершенно не исключает гениального результата, а даже прямо наоборот! А теперь все по местам!

На этих словах прямо к толпе выскочил из-за угла автобус, резко затормозил и выпустил из дверей жующего бутерброд с икрой Ворона и сценариста Володю, довольно бесцеремонно подталкивавшего кинозвезду под зад.

— Что, позавтракать по-человечески нельзя? — возмущался артист, опасливо косясь на режиссерский сук, ибо повинным образом решил, что это назначено ему, и вовсе не думая обижаться на Володины тумаки, поскольку того все почитали за человека исключительно умного, — я, может, часы забыл перевести.

Как только все обернулись к артисту, новенькая, пока никто не видит, легко запрыгнула на спину режиссеру, обвила его за шею тонкими ручками и, зажмурившись, быстренько расцеловала и даже немного погрызла его загривок. Затем удовлетворенно соскочила на землю и стала «руки по швам», в ожидание указаний.

Режиссер побледнел и покачнулся, но устоял.

41

Сценарист Володя привез артиста Ворона не из дому. Дома он его как раз не застал и велел было шоферу Реброву гнать на студию, чтоб заглянуть в буфет, не точит ли там артист лясы с коллегами, но увидал вдруг в окошко, как Ворон, спрятав лицо в воротник, будто агент иностранной разведки, озираясь, выкатывается из дверей гигантской «общаги».

Семен еще и очки темные нацепил, чем только привлекал дополнительное внимание прохожих, поскольку совсем уж выглядел чистым шпионом.

Автобус резко тормознул прямо перед артистом, и выскочивший сценарист Володя преградил ему путь, делая одновременно приглашающий жест на дверь,

— Семен Семенович, прошу вас! Съемочки ведь срываем, — пропел он вибрирующим тенором, начавшим уже переплавляться в львиный рык.

— Володя, милый, я не могу без завтрака, — заныл Ворон, — маковой росинки…

— Устроит с икрой? — выхватил Володя из кармана завернутую в бумажные салфетки, прихваченную со вчерашнего студийного банкета, пару бутербродов.

На банкете в дирекции он оказался ошибкой, дверь перепутал, и тотчас с него удалился, поскольку сразу заметил там иностранцев, но рука как-то сама успела ухватить и бутерброды, и салфетки. Тем более икра к той поре уже успела как-то безвозвратно исчезнуть из продажи. Конечно, в следующий миг он об этом начисто позабыл за суетой.

Теперь он вдруг почувствовал бутерброды локтем и все вспомнил ради Ворона.

Семен обрадовался икре несказанно и даже несколько театрально проглотил скоренько первый бутерброд, забираясь в автобус, похвалил его в возвышенных тонах, тотчас откусил от второго, и завел было речь о вреде сухомятки, но тут они и подъехали к съемочной площадке.

…

Семен Семенович оказался в общаге не случайно. Дело было так: Когда Раиса уничтожала письма Ворону от поклонниц, тот одно из них умыкнул, метнув незаметно под скатерть, а после перепрятав в карман жилета.

Оставшись один, Ворон, не торопясь вскрыл конверт и с удовольствием погрузился в изучение содержимого, состоявшего из фотографии молоденькой девушки и письма. Фотография чем-то царапнула артиста за сердце. Что-то, при виде этих неловко накрашенных ресниц, зашевелилось на самом дне его души, забытое и слежавшееся, хотя лицо на фотографии не отличалось ничем особенным. Так, обычная, похоже, рыжеватая девушка, что было, отнюдь, не на вороновский вкус. Но как будто бы Семен знал ее когда-то, давным-давно, еще в детстве и говорил с ней о чем-то волнующем, да не договорил. И хоть, по всему судя, девушка эта была младше его втрое, показалось артисту, что она что-то важное о нем знает, что ему самому невдомек. Воображение почему-то нарисовало ему картину какой-то пыльной, уходящей в ржаное поле, как на картине Шишкина, дороги, на которой стояла эта девушка боком, и можно было с ней пойти куда-то за горизонт, в другую, менее суетную и более счастливую жизнь.

Письмо же было пылким и наивным, с множеством ошибок, но написано ровным, аккуратным почерком, примерно, как и все подобные бывают сочинения. Даже повторения некоторых мыслей трижды не удалось избегнуть автору этой эпистолы. Словом, далеко не так складно вышло, как у пушкинской Татьяны. В конце же письма Ворону назначалось, без надежды конечно на успех, свидание в конкретное время и в конкретном месте, у памятника Ленину.

И Семену, вдруг, очень захотелось пойти. Показалось ему, что это будет, как шаг в более молодые годы, когда он сильнее волновался из-за пустяков и дышал, как будто более полной грудью, и все было еще возможно. Можно сказать, его ноги понесли. К тому же он очень захотел поехать на свежедоверенном Раисой «москвиче».

В те времена ездить на автомобиле было одно удовольствие. Машин на проезжей части почти не встречалось, а только велосипедисты, да пацаны на самокатах. Никого не удивлял и гужевой транспорт, во множестве производивший по ходу дела «конские яблоки». Водитель без риска мог выделывать любые фортели и выписывать на мостовой зигзаги, поскольку разметка была редкостью, как и светофоры. Пешеходы, видя автомобиль, полагали, что это шофер едет за своим начальником, ведь вся частная собственность осталась в прошлом.