Пылающий берег (Горящий берег) - Смит Уилбур

Адъютант согласно кивнул. Было очевидно, что посылать отдельные звенья и самолеты равносильно самоубийству.

— Какова ваша боевая численность? — спросил Майкл требовательным тоном.

— В настоящий момент — восемь: четыре машины сильно подбиты. Если так будет продолжаться, то, боюсь, нас ожидает кровавый апрель.

— Хорошо, — кивнул Майкл. — Подчистим старый список боевых дежурств. Сегодня сможем выполнить еще только два боевых вылета. Всеми восемью самолетами. В полдень и перед заходом солнца. И не пускать туда новичков, насколько это возможно.

Адъютант записывал, и по мере того, как Майкл сосредоточивался на своих новых обязанностях, его руки перестали трястись, мертвенно-серая бледность исчезла с лица.

— Позвони в дивизию и предупреди их, что мы не в состоянии должным образом прикрывать сектор. Спроси их, когда мы можем рассчитывать на пополнение. Скажи им, что около шести новых батарей подтянуты к… — прочел Майкл координаты из своей записной книжки, — и скажи им, что я заметил модификацию в конструкции «альбатросов» цирка. — Он объяснил про перемещение радиатора мотора. — Скажи им, что, по моим подсчетам, у бошей в истребительной эскадрилье фон Рихтгофена есть шестьдесят таких новых «альбатросов». Когда ты все это сделаешь, позови меня, и мы составим новое расписание дежурств, но предупреди парней, что в полдень будет патрулирование силами всей эскадрильи. А мне теперь необходимо побриться и принять ванну.

К счастью, у Майкла весь оставшийся день не было времени, чтобы размышлять о гибели Эндрю. Он участвовал в обоих боевых вылетах, с поредевшей в результате потерь эскадрильей, и, хотя знание, того, что германский цирк находится в секторе, всех очень нервировало, патрулирование прошло гладко. Они не видели ни единой машины противника.

Когда приземлились в последний раз в сумерках, Майкл отнес бутылку рома туда, где Мак и его команда механиков колдовала при свете фонарей над поврежденными самолетами и провел с ними час, подбадривая их, ибо все они были встревожены и подавлены потерями, и особенно гибелью Эндрю, которого все обожали и боготворили как героя.

— Хороший он был. — Мак, весь по локоть в черной смазке, поднял глаза от мотора и принял жестяную кружку рома, которую передал ему Майкл. — Он и вправду был хороший, майор наш. — Мак сказал это от имени всех. — Такого, как он, еще поискать, да, это уж точно.

Майкл устало побрел обратно через фруктовый сад; взглянув на небо через деревья, увидел звезды — завтра снова будет летная погода — и смертельно испугался.

— Я проиграл, — прошептал он. — Мужество покинуло меня. Я — трус, и моя трусость погубила Эндрю. — Майкл думал об этом, и весь день эта мысль занозой сидела у него где-то глубоко в голове, сколько бы он ее ни гнал. Теперь же, оказавшись с ней наедине, Майкл стал похож на охотника, который преследует раненого леопарда, спрятавшегося в логове. Охотник знает, что зверь там, но от одного вида животного, когда они встречаются, у охотника трясутся поджилки.

— Трус, — произнес он вслух, бичуя себя этим словом, и вспомнил улыбку Эндрю и его шотландскую шапочку, стильно посаженную на голове. «Как поживаешь, мой мальчик?» Майкл почти слышал голос Эндрю и тут же увидел его падающим с неба в горящем вокруг горла зеленом шарфе, и руки затряслись снова. — Трус, — повторил он, нахлынувшая боль оказалась слишком сильной, чтобы ее можно было сносить в одиночку. Он поспешил в офицерскую столовую, ослепленный чувством вины, несколько раз по дороге оступившись и споткнувшись.

Адъютант и другие пилоты, некоторые все еще в летном снаряжении, ждали Майкла. Обязанностью старшего офицера было начать поминки, таков ритуал в эскадрилье. На столе, в центре, находились семь бутылок виски «Джонни Уокер» с черными наклейками, по одной за каждого из отсутствующих летчиков.

Когда Майкл вошел в комнату, все встали — не из-за него, а чтобы почтить погибших.

— Хорошо, джентльмены, — сказал Майкл. — Давайте проводим их в последний путь.

Самый младший офицер, проинструктированный другими относительно своих обязанностей, открыл бутылку виски. Черные наклейки на бутылках придавали обстановке погребальный оттенок. Младший офицер подошел к Майклу и наполнил его стакан, затем обошел всех остальных в порядке старшинства. Они держали до краев наполненные стаканы и ждали, пока адъютант, с зажатой в зубах трубкой из верескового дерева, не уселся перед древним пианино в углу столовой и не начал выбивать вступительные аккорды «Похоронного марша» Шопена. Офицеры двадцать первой эскадрильи стояли по стойке «смирно» и постукивали стаканами по столешницам и стойке бара в такт звукам пианино, а один или двое из них тихо напевали без слов.

На стойке бара было выложено личное имущество невернувшихся пилотов. После ужина оно будет продано с аукциона, и летчики эскадрильи будут платить непомерные цены, чтобы можно было послать несколько гиней [84] новой вдове или потерявшей сына матери. Там были принадлежавшие Эндрю клюшки для игры в гольф, которые, насколько видел Майкл, тот никогда не использовал, и удочка фирмы «Харди» для ловли форели. Горе с новой силой охватило Майкла, он так ударил стаканом о стойку, что виски выплеснулось через край, а от спиртовых паров защипало в глазах. Майкл вытер глаза рукавом.

Адъютант шумно сыграл последний такт, встал и взял свой стакан. Никто не говорил ни слова, но все подняли стаканы, секунду подумали о чем-то своем, а затем осушили их. Младший офицер вновь наполнил каждый. Все семь бутылок должны быть выпиты — это часть традиции. Майкл не ужинал, а, стоя у бара, помогал поглощать содержимое этих бутылок. Он был еще трезв, спиртное, казалось, не действовало.

«Должно быть, я наконец превратился в алкоголика. Эндрю всегда говорил, что у меня огромные потенциальные возможности». Спиртное даже не притупило боль, которую причиняло имя Эндрю.

Майкл предложил по пять гиней за принадлежавшие Эндрю клюшки для гольфа и тростниковую удочку от «Харди». К этому времени все семь бутылок были пусты. Он заказал новую бутылку для себя и отправился в свою палатку. Сидел на койке с удочкой на коленях. Эндрю хвалился, что этой палкой он вытащил на берег пятидесятифунтового лосося, а Майкл еще назвал его обманщиком.

— О, ты, маловерный, — грустно упрекнул его Эндрю.

— Я верил тебе всегда. — Майкл погладил старую удочку и выпил прямо из бутылки.

Немного позднее заглянул Биггз.

— Поздравления по случаю вашей победы, сэр. — Три других пилота подтвердили сбитие Майклом розового «альбатроса».

— Биггз, вы не сделаете мне одолжения?

— Конечно, сэр.

— Убирайтесь прочь… вот и молодец.

Бутылка виски была еще на три четверти полна, когда Майкл, по-прежнему в летной одежде, спотыкаясь, вышел туда, где стоял мотоцикл Эндрю. От поездки на свежем воздухе в голове прояснилось, но возникло чувство, будто он хрупок и не долговечен, словно старое стекло. Майкл поставил мотоцикл позади амбара и отправился дожидаться среди тюков соломы.

Время, отмечаемое боем часов на церкви, текло медленно, и с каждым часом потребность в Сантен росла, пока не стало почти невыносимо острой. Каждые полчаса он подходил к двери амбара и всматривался в темную тропинку, прежде чем возвратиться к бутылке и гнезду из одеял.

Медленно пил виски, а в голове те несколько секунд боя, в которые погиб Эндрю, прокручивались снова и снова, как пассаж на оцарапанной граммофонной пластинке. Майкл пытался выбросить из головы эти образы, но не мог. Был вынужден вновь и вновь переживать последние муки Эндрю.

— Где ты, Сантен? Ты так сейчас мне нужна! — Он страстно желал ее, но она не приходила, и ему опять мерещился небесно-голубой «альбатрос» с крыльями в черно-белых шашечках, выходящий на прямую для последнего удара позади зеленого самолета, а затем — бледное лицо Эндрю, когда тот оглянулся через плечо и увидел, что пулемет «шпандау» открыл огонь. Майкл закрыл глаза руками и вдавил пальцы в глазные впадины, нажимая все сильнее до тех пор, пока боль не вытеснила эту мысленную картину.