Черный камень - Владимир Николаевич Дружинин

октября по июнь, а потом меня послали на передовую, с моими больными почками. Но оставим это. При мне полковник спрятал ценные для вас чертежи, господин майор. Может быть, вы их нашли, я не знаю. Но я думаю, они хорошо спрятаны, господин майор. Если мы поедем в Аутсе, я укажу.

– Хорошо, – сказал майор.

Он посадил в свою машину пленного, красноармейца с автоматом и поехал в Аутсе.

В доме на Утренней Заре их встретил Лухманов. Он пристально взглянул на пленного и, узнав причину посещения, провел пленного и майора в комнату, служившую недавно читальным залом. На столике у окна еще лежали подшивки старых газет.

Пленный попросил позволения сесть и передохнуть. Он всю дорогу держался за поясницу. В машине растрясло, видно, опять расшалились почки. Повздыхав, он сказал, что два дня не курил.

Лухманов угостил немца «Беломором». Немец взял папиросу, взял коробок спичек, зажал его между коленями и правой рукой чиркнул спичку.

Закурив, он шагнул к изразцовой печи, взял за крючки изразцы – первый и четвертый слева в верхнем ряду – и вынул их. Открылись две проволочные петли. Немец схватился за них, потянул – и о под печи стукнулся металлический ящичек.

Маленький черный переводчик до этой минуты непрерывно подмигивал, шутил, спрашивал немца, какая погода в Берлине, и вообще вел себя так, точно присутствовал на веселом представлении. Но когда в руках у немца появился ящик, когда он извлек из него ладью и начал развинчивать, переводчик притих и вытянул шею. И майор притих. Немец развинтил ладью, взглянул внутрь – и на лице его выразилось недоумение.

– Ах, боже мой! – сказал он.

Лухманов вышел вперед, положил немцу руку на плечо и спросил:

– Вы удивлены?

– Чертежи… кто-то взял.

Он медленно завинтил ладью и обвел всех подслеповатыми глазами. Лухманов сказал:

– Совершенно верно.

Наступила пауза.

– Они… у вас? – проговорил немец.

– Это обстоятельство вас совсем не радует, господин… господин, как вас…

– Грымжа.

– Господин барон фон Кнорре, он же Германрих – так будет точнее, – сказал Лухманов, повысив голос.

«Тони нет, – говорил я себе. – У меня нет больше Тони. Расстреляют ее или не расстреляют, это совсем неважно. Все равно, нет Тони».

И все же в глубине души еще шевелилось какое-то подобие надежды. А может быть, Тоня осталась на пароходе тогда, во время шторма на Ладоге, и шпионка врет? Уж очень она старается выгородить себя. Лухманов сказал ей: «Вы говорите половину правды». Тогда я не обратил внимания на эту фразу. Теперь она вспомнилась. Я повторял ее про себя. Интересно, что он имел в виду? С этими мыслями я ждал Лухманова в доме бывшей читальни.

Приехал он озабоченный, и я сразу заметил, что случилось что-то неладное.

Швырнув на стол куртку, он сказал, что фон Кнорре бежал из-под стражи.

– Эх, черт!

– Недаром он у них знаменит, – буркнул капитан.

– Фон Кнорре?

– Ну да.

– Тот самый фон Кнорре? Барон? Товарищ капитан, у него усадьба здесь…

Сразу вспомнил я подземелье, на которое набрел во время поисков «квакши», то самое подземелье, от которого ведет свое начало эта запутанная история. Неужели ей суждено и закончиться в нем? Я представил себе шпиона фон Кнорре, потомка баронов-крепостников, травивших людей медведями, – загнанного, злобного, притаившегося у ржавых прутьев медвежьей клетки или у надгробных камней с позолоченными надписями: «Людвиг фон Кнорре», «Амалия фон Кнорре». Он там. Он, наверное, там. Он надеется, что никто, кроме него, не знает о подземелье. Лучшее убежище трудно подобрать. Шпион сидит там, пока его ищут, выжидает.

– Очень может быть, – сказал Лухманов, когда я истощил свои доводы. – Скрылся он, кстати сказать, как раз в районе усадьбы. Надо посмотреть.

– Товарищ капитан, просьба…

– Ясно. Не разрешаю. Желаете в одиночку. О поединке мечтаете, разведчик. Признайтесь – так?

– Так.

Не знаю, что собирался сказать мне капитан, – в эту минуту раздался телефонный звонок. Вызывал лейтенант Поляков из госпиталя и – насколько можно было понять по лухмановским репликам – просил начальника немедленно приехать. Лухманов опустил трубку и повеселевшим голосом сказал:

– Перов заговорил.

Я меньше всего думал в эту минуту о неведомом мне Перове. Подземелье, черный гранит надгробий, золотые буквы и крадущаяся фигура не исчезли в моем воображении. Я спросил:

– Я пойду один?

– Заботкин, это очень серьезное дело, – сказал Лухманов, посмотрев мне в глаза, и я с радостью подумал, что в самом деле пойду один. – Это очень, очень серьезное дело. Это – экзамен для вас, понимаете? Но мне кажется… да нет, ничего мне не кажется. Я уверен, что теперь вы окрепли. Вы выдержите, – проговорил он твердо, сжал мои плечи и потряс. – Я может быть, нагоню вас. А если нет…

Он усадил меня и прочел обстоятельную инструкцию, затем дал мне под команду Петренко и еще двух бойцов, сказал, где стоит «пикап», и умчался.

Я тоже не задерживался. Про себя я решил, что постараюсь справиться до приезда Лухманова, взялся было чистить свой старый пистолет, но не успел и вычистил его уже в машине. Я мечтал о поединке. Нетерпеливо, жадно с первых дней в госпитале мечтал я о том, чтобы дотянуться наконец до врага, таящегося в темноте, схватить врага… Это будет моим экзаменом. Очень хорошо. Я выдержу экзамен, я заглажу свои промахи, свою неловкость, всё заглажу, я доложу потом Лухманову: разведчик Заботкин задание выполнил. Думая о предстоящей встрече с врагом как о своем деле, как о долгожданном, нужном моим рукам, моему сердцу поединке, я не предполагал, что события развернутся несколько иначе, что в борьбу вступил мой союзник.

Он появился – этот союзник – в лице щуплого старичка в соломенной шляпе, который шел навстречу и, завидев нас, загородил нам путь.

– Здравствуйте, – сказал он, сняв шляпу.

– Будь здоров, дед! – крикнул Петренко. – Извини, седоков не берем.

Старичок не торопясь надел шляпу, подошел и спросил, выговаривая русские слова с некоторым акцентом:

– Вы ищете кого-нибудь?

– А в чем дело?