Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам - Зураб Давидович Авалов

в тот же день были подписаны в Батуме мирные договоры (с дополнительными соглашениями) между Турцией и Азербайджаном (в лице М. Гаджинского и Расул-заде), а также между Турцией и Арменией, представленной уже известными нам Р. Качазнуни и А. Хатисовым и еще М. Пападжановым[56]. Железная дорога Карс – Александрополь – Джульфа со всей прилегающей территорией переходила в обладание турок: через Армению и родственный кавказский Азербайджан Турция пробилась, простерла руку к столь же родственному Азербайджану персидскому: важное оказание магнитной стрелки стихийных политических устремлений![57]

Чтобы закончить краткий обзор международных актов, подписанием которых, под сенью батумских пальм и бамбуков, молодые кавказские республики начинали карьеру своей независимости, надо упомянуть еще конвенцию о поддержании в исправности керосинопровода Баку – Батум, подписанную представителями Азербайджана, Грузии и Турции, и соглашение трех кавказских республик и Турции о распределении между ними подвижного состава бывших Закавказских железных дорог пропорционально протяжению железнодорожных линий, пришедшихся на долю каждого.

32. Подкоп под них в Берлине

Что Халил-бей не пожелает уехать из Батума с пустыми руками; что победоносная, благодаря разложению противника, Турция заставит новые правительства подписать нужный ей мир – это легко было предвидеть. Бороться против навязанного нам в таких условиях Турцией сепаратного мира; обратиться к ее союзникам, заставить их вмешаться в дело и добиться этим путем, насколько возможно, смягчения территориальных условий мира, весьма разрушительных для Грузии, – это было первое, о чем мы должны были подумать, приехав в Берлин. Германское правительство было, конечно, в курсе наших намерений и надежд, благодаря генералу фон Лоссову: теперь от нас требовались формальные шаги.

Мы начали, разумеется, с нотификации германскому правительству акта провозглашения независимости Грузии 26 мая и образования правительства господина Рамишвили[58].

«Таким образом, – говорилось в нашей ноте по этому поводу (от 6 июня), – после более чем столетнего владычества России в Грузии народ грузинский вновь занял свое место среди независимых наций.

Соединенная с Россией политическими договорами, заключенными с целью обеспечить себе полную внутреннюю свободу и целость своей территории, Грузия скоро стала свидетельницей нарушения своих прав; свобода ее была поколеблена, а вольности ее заменены режимом полной аннексии.

С того момента, как русское правительство вывело войска свои из Закавказья, и в частности из Грузии, предоставляя ее своей судьбе, никакие связи не соединяли более Грузию с Россией. Свободная отныне от всех обязательств по отношению к другому государству, Грузия провозгласила себя независимой республикой и стремится ныне установить свои международные отношения, сообразно своим жизненным интересам, в видах обеспечения своей вновь обретенной независимости и свободы дальнейшего развития». О скорейшем признании этой новой республики мы и просили германское правительство.

О подписании мира 4 июня между Грузией и Турцией нам стало известно в Берлине на следующий же день, 6 июня, то есть одновременно с формальным оповещением германского правительства о провозглашении независимости Грузии. Мы заявили министерству иностранных дел, что, «поскольку Грузия оказалась, под прямым давлением Турции, вынужденной к подписанию какого-либо соглашения с одной Турцией, обязательства, подписанные в этих условиях, должны почитаться ничтожными» и что «совокупность вопросов, подлежащих разрешению между четырьмя союзными державами и Грузией» подлежала бы рассмотрению в особой конференции, для выработки договора между Грузией, с одной стороны, и всеми державами Четверного союза – с другой, на основе Брест-Литовского договора.

Это наше стремление иметь, так сказать, свой собственный Брест-Литовск[59], с целью улучшить в нашу пользу условия, навязанные Грузии в Батуме, мы с еще большей отчетливостью выразили в другой ноте от того же числа (6 июня), заключающей формальное предложение созыва конференции для установления между Грузией и четырьмя союзными державами «длительных отношений дружбы и сотрудничества на основах Брест-Литовского договора».

Эта кампания – продолжение нашего состязания с турецкой делегацией в Батуме – строилась на той мысли, что «полученное в Брест-Литовске в порядке четверного соглашения может быть приращаемо и видоизменяемо в том же порядке, то есть общим, а не сепаратным соглашением с противною стороной». Предлагая на этом основании новую конференцию, мы тем самым не только создавали инстанцию для пересмотра батумских решений 4 июня, но и выигрывали время, необходимое для упрочения наших связей с Германией и режима независимости в самой Грузии; и имели, следовательно, шансы явиться на эту конференцию уже в несколько окрепшем виде.

И так как предложение созвать конференцию совпало, по-видимому, и с необходимостью оберегания междусоюзнической дисциплины, и с будущими интересами Германии, намечавшимися в Грузии и вокруг Грузии, – то и случилось так, что Левиафан попался-таки на заброшенную нашими слабыми руками удочку[60].

«Императорское германское правительство, – писал 9 июня фон Кюльман на имя председателя грузинской делегации, – в ответ на наши ноты от 6 июня имеет честь заявить, что оно готово отнестись благоприятно к этим приложениям (о созыве конференции) и не преминет войти по этому предмету в сношения с правительствами союзных держав».

Германское правительство находило, что, по практическим соображениям, конференции следовало бы собраться в Константинополе и что она, в частности, могла бы рассмотреть вопрос о признании четырьмя державами (то есть Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией) независимости новой республики. «Императорское правительство, – прибавлял государственный секретарь по внешним делам, – признавая уже в настоящее время правительство Грузинской республики правительством de facto, расположено в принципе высказаться в пользу формального признания республики, после благоприятного завершения переговоров, начатых между Грузинской республикой и московским правительством»[61].

33. В треугольнике: Берлин-Москва-Константинополь

Сношения Германии с союзными державами относительно созыва конференции не затянулись, и, как мы видели, фон Кюльман имел возможность возвестить рейхстаг о решении союзников встретиться на новой конференции по кавказским делам уже в речи своей 24 июня (см. выше). Тогда же он с окончательной определенностью заявил о необходимости для формального («дипломатического») признания Грузии (и других отпавших окраин Российской империи) независимыми государствами предварительного на то согласия русского (советского) правительства.

Это согласие, в свою очередь, зависело от исхода русско-германских переговоров, завязавшихся по целому ряду трудных вопросов, возникших уже после ратификации Брест-Литовского договора[62].

Добиться согласия Москвы на такое признание было опять-таки легче германскому правительству во время переговоров с господином Иоффе в Берлине, чем молодому грузинскому правительству, отношения которого к московской советской власти обещали, к сожалению, быть с самого начала отвратительными – благодаря антагонизму, разделявшему грузинских социал-демократов и советских деятелей (к большей пагубе для Грузии, чем для России!). Да и сообщение Тифлиса с Москвой было в это время очень затруднительным из-за огромной политической чересполосицы. Не подлежало сомнению: по вопросу о формальном признании Грузии германским правительством приходилось терпеливо ждать исхода русско-германских переговоров.

Что же касается возвещенной