Дмитрий Леонтьев - Обитель

— А как же старая шутка про то, что если Бог — всемогущ, то может ли Он создать камень, который и Сам поднять не сможет?

— На эту старую глупость есть такой же старый от­вет: может, и уже создал давно. Этот камень — человек.

— Ого! — восхитился я.— Да вы, голубчик, тоже в глубине души философ? Как Диоген?

— Нет,— сказал он.— Потому что нет у меня ни своего мнения, ни свободы воли. Я их Богу отдал. А ска­зал это святитель Филарет, митрополит Московский. Вы вряд ли о нем слышали. Это русский Джон Донн.

— Да, это английский священник, приближенный к самой королеве...

— Королев много,— оборвал он меня.— Таких, как Филарет и Джон Донн, мало...

— Ну, вы меня тоже совсем уж за неуча не дер­жите,— обиделся я.— Я прекрасно знаю, что даже Шекс­пир считал Донна поэтом куда лучше себя, но тот пред­почел стезю священнослужителя. У него есть очень поэтичная проповедь о том, что все мы — единый мате­рик, и когда умирает один, то словно камешек смывает­ся с этого материка в море и весь он становится чуточ­ку, но меньше. Поэтому никогда не спрашивайте, по ком звонит колокол. Колокол звонит по каждому из нас...

— Вот вам бы их побольше слушать, а не экономис­тов всяких,— кивнул он.— А то понятия у вас уж больно подменились...

— Так потому и живем мы лучше,— напомнил я.

— Да? — удивленно вскинул он бровь.— Лучше?.. Се­мечки это, батюшка. Фантики. Бесы и у вас есть, и у нас. Только мы с ними боремся, а не договариваемся... Кра­жи, говорите? Кражи — это плохо. Кражи в монастырях наказываются строже, чем прелюбодеяния. Тот грех лишь одному вредит, а кража грех подозрительности у многих вызывает... Но то, что вам сейчас кажется бе­дой, завтра тоже фантиками показаться может,— и он опять расплылся в своей дурацкой улыбке, неприлично демонстрируя гнилые зубы.

— Дурак ты все-таки,— с сожалением сказал я.— А мне уж было на секунду показалось...

— Легкий ум — тяжелая ноша,— подмигнул он мне.— Надо же иногда от такой тяжести отдыхать, слова умные говорить?.. Вы вот что, батюшка... Передайте это своему

другу...

Он вытащил из кармана штанов огромный, ржа­вый гвоздь ручной ковки, втиснул мне в ладонь и бы­

стро зашагал прочь, меся тающий снег босыми пят­ками.

— Какому другу-то? — крикнул я ему вслед.

— А какой придет,— не останавливаясь, отозвался сумасшедший.

Пожав плечами, я направился к себе, намереваясь вздремнуть пару часов, набравшись сил перед новым этапом расследования. Увы, этому намерению не сужде­но было осуществиться. Всего через несколько минут в мою дверь постучали, и в комнату вошел недавно ви­денный мной приезжий. Но этот раз он держал себя куда учтивей.

— Добрый день,— сказал он.— Могу я видеть госпо­дина Джеймса Блейза?

— К вашим услугам.

— Моя фамилия Звездин, Лев Сергеевич. Насколько я понимаю, вы ждете именно меня.

И он назвал пароль. Я ответил.

— Приношу свои извинения за некоторую неучти­вость при нашей первой встрече,— сказал он на хоро­шем английском.— Оправданием мне служат лишь ужас­ная дорога и вконец измотавшая меня спешка. Если б вы только знали, господин Блейз, чего мне стоило доб­раться сюда. Ваша миссия столь важна для пославших меня сюда, что осуществлять ее безопасность предстоит лично мне. А это — поверьте! — немалый показатель. Я взял с собой отряд в тридцать сабель, но — дороги, снега, расстояния... Финны совсем обнаглели — дважды мы сталкивались с их передовыми отрядами. Прорыва­лись с боем. А лошади у нас — увы! — не самые лучшие... Война оставила в тылах лишь кобыл да меринов, а на авто сюда попросту не добраться. Впрочем, я выезжал из Петрограда на вполне приличном коне. Конфискова­

ли у одного... бывшего. Я загнал его, не проехав и пол­пути. Остальные же шли так медленно, что я принял решение добираться до вас в одиночку. Я очень беспо­коился за вашу безопасность, господин Блейз.

— Спасибо, но, как видите, это довольно тихое место.

— В таких тихих омутах черти и водятся,— покачал он головой.— К тому же финские отряды, шайки дезер­тиров... Но теперь нас двое, и мы сумеем продержатся до подхода отряда охраны. Не знаю, насколько я опе­редил их и насколько задержат их бездорожье и труд­ности военного времени, но у них очень хороший командир. На товарища Плаудиса можно положиться. Это очень ответственный товарищ. Так что есть осно­вания считать, что ожидание не затянется больше, чем на день-два. А потом мы будем возвращаться в Петро­град.

— Хорошо. Присаживайтесь к столу. Хотите чая? Он, правда, без сахара, но довольно приятен на вкус, а главное — горяч. Вы же продрогли насквозь.

— Благодарю, не откажусь. Я искал вас в гостинице, или как тут эти домишки называются?.. Там живет омер­зительнейший сброд! Сплошная контра...

— Кто?

— Контрреволюционеры. Купцы всякие, офицерье... Вы молодец, что сумели получить жилье здесь, подальше от лишних глаз. Как вам это удалось? Обычно монахи на такое не идут. Дали взятку?

— Нет, они сами пригласили. Очень гостеприимные, весьма милые люди. Умные. Хотя слишком уж эксцент­ричные...

— Сами? Совсем странно... Но не обольщайтесь их видимым миролюбием, господин Блейз. Священно­

служители — верная опора для монархии, а значит — наши враги...

— Я — подданный Его Величества,— напомнил я.

— Я говорил о себе,— быстро поправился он.— Это они перед иностранцем хвост распушили, а свои, как видите, за оградкой остались... Лицемеры! Нет, это хит­рая контра! Но ничего, мы и эту «опору монархизма» опрокинем! Вдрызг разобьем, уж поверьте!

— А как же без духовенства? — удивился я, протяги­вая ему приготовленный чай.— Или вы решили какую-то другую религию сделать государственной?

— Все это ерунда,— жестко отрезал он.— Сплошной обман! Религия всего лишь один из способов управле­ния людьми. Нет никакого Бога, господин Блейз. И ни­когда не было. Люди просто не понимали устройства мира, вот и облегчали себе восприятие с помощью ка­кого-то «всемогущего дедушки с бородой». А потом властители просто удачно воспользовались таким инс­трументом влияния. Вы же представитель просвещенной Англии, как вы можете верить во все это средневековье? Это все придумано для задурманивания голов и накоп­ления богатств... Ничего, разберемся! Со всем разберем­ся... Богатства вернем трудовому народу, а паразитов — к ногтю!

— Во времена французской революции тоже... «бо­гатство — народу, паразитов — к ногтю... » Даже из собора Парижской Богоматери хотели «Храм Вселенского Разу­ма» сделать, но... Ничем хорошим это не кончилось. Нравы упали, преступность стала повальной, как чума, народ был весьма недоволен... Наполеону пришлось вос­становить религию в своей империи. Это принесло ему много политических дивидендов. Не боитесь, что исто­рия повторится?