Дмитрий Леонтьев - Обитель

ГЛАВА 3

Ужасный сон отяготел над нами, Ужасный, безобразный сон: В крови до пят, мы бьемся с мертвецами, Воскресшими для новых похорон. И целый мир, как опьяненный ложью, Все виды зла, все ухищренья зла!.. Нет, никогда так дерзко правду Божью Людская кривда к бою не звала!.. О, край родной! — такого ополчения Мир не видал с первоначальных дней... Велико, знать, о Русь, твое значенье! Мужайся, стой, крепись и одолей!

Ф. Тютчев

ДД остопочтимый сэр! В произошедших событиях мне нет оправдания, поэтому постараюсь записать итоги этого дня как подробное изложение событий, не пытаясь (да и не находя возможности) обелить свою преступную халатность. Я провалил ваше задание. Доверенный мне пакет исчез, и если я не найду его до прибытия больше­вистского эмиссара, мне ничего не останется, как, буду­чи офицером и джентльменом, пустить себе пулю в лоб, чтоб кровью смыть этот позор. Надеюсь, что в любом случае этот отчет дойдет до вас и о произошедшем вы узнаете из первых рук. А посему перехожу прямо к под­робному отчету об этом прискорбном происшествии.

Все началось с крайне необычного сновидения, как раз и послужившего началом (и причиной) всех после­дующих происшествий.

Стараясь сейчас рассуждать здраво и трезво, я могу предположить, что этот сон был навеян как пребывани­ем в столь необычном для меня месте, так и состоявши­мися разговорами с отцом настоятелем. Я вообще край­не редко вижу сны, а уж сновидения на подобную

тематику иными причинами объяснить и нельзя. Види­мо, все это и привело к столь не свойственному для меня излишне эмоциональному восприятию произошедшего. И хотя отец Иосиф утверждает, что есть «области, в ко­торых случайности не случайны», я... Впрочем, позволь­те, я просто опишу его вам, и вы поймете причину мо­его эмоционального состояния...

Мне приснилось, что мы с вами, сэр, прогуливаемся по берегу озера, на котором и стоит этот злосчастный для меня монастырь. Буквально по той же тропинке, по которой мы прогуливались с отцом Иосифом, только происходило это, судя по некоторым признакам, позд­ней осенью или ранней весной. Точнее сказать не могу, потому что все происходящее было в некоем подобии сумерек, а точнее — сумрака. Хотя такого странного «ос­вещения» я не видел нигде и никогда. Нечто подобное можно наблюдать всего несколько мгновений, когда сол­нце уже село, но ночная тьма еще не успела поглотить видимый мир и очертания предметов видны как-то осо­бенно отчетливо... Мы с вами шли по берегу и о чем-то беседовали (меня еще удивило, что в этот раз вы были без своей неизменной сигары, без которой вас и пред­ставить-то нельзя)... И в этот миг я увидел идущего по воде человека. Странное дело: я не могу вспомнить, во что он был одет, хотя его лицо, фигуру, мимику, движе­ния могу воспроизвести с фотографической точностью... И вряд ли уже забуду до конца своих дней... Он шел по воде не торопясь и внимательно всматривался в воду. Я остановился, пораженный увиденным, и стал звать вас, пытаясь обратить внимание на это чудо. Но вы лишь усмехнулись и продолжили путь, взмахом руки призывая меня следовать за вами. Но я стоял, с востор­гом наблюдая за идущим по озеру... Я видел несколько

икон (в том числе и в здешнем монастыре), и могу вас уверить, что ни на одну из них идущий по воде не по­ходил. В обычных обстоятельствах, где-нибудь в толпе, я бы даже не задержал на нем взгляд. Среднего роста, среднего телосложения... Я бы даже сказал, что, скорее, худощавый, но... У русских есть такое необычное опре­деление: «маслатый», то есть жилистый и мощный в су­ставах. Лицо... Обычное лицо. Разве что несколько увеличенные надбровные дуги (хотя это могло мне по­казаться из-за его усталых, «запавших» глаз). А вот вы­ражение его лица мне запомнилось. Такие лица бывают у людей, постоянно испытывающих боль или скорбь... И одновременно — глубокая задумчивость... Он беззвуч­но шел по воде в этих странных «сумерках», а я стоял как вкопанный и смотрел на него. В одном месте он остановился, и вода возле его ног забурлила. Это были такие маленькие, белесые пузырьки, словно под водой кто-то дул в тысячи трубочек. «Кипение» пузырьков все усиливалось, и вскоре из этой белой пены появился всплывающий человек. Признаться, его я не разгляды­вал, а потому и не запомнил. Все мое внимание было привлечено к тому, кто поднял его на плечи и понес к берегу... Потом — повел, приобняв за плечи... А на под­ходе к берегу «утопленник» шел уже сам. Наверно, с тру­дом, но с каждым шагом словно оживая и набирая силу... Они прошли в трех метрах от меня, а я все стоял, вос­хищенный, ошеломленный, и в голове были не мысли, а какой-то хоровод чувств и эмоций. И восторг, и лико­вание, и понимание того, что я должен, просто обязан что-то сделать в этот исключительный момент... И я сде­лал!.. Я, баран английский, не нашел ничего лучшего, как все с тем же восторгом проорать ему вслед: «Эй, па­рень!» Он остановился, повернулся и с задумчивостью

посмотрел на меня. Сияя восторгом, как начищенный кофейник, я громко и радостно закончил: «Спасибо тебе за все!» Пару секунд он стоял, пристально разглядывая меня, потом коротко кивнул, словно принимая мою иди­отскую благодарность, и продолжил свой путь. А я про­снулся...

Сон был невероятно отчетлив, но стыд... Неописуемый, жуткий, выжигающий стыд, охвативший меня, был куда отчетливей и ярче. Я рывком сел на кровати и со всей силы зарядил себе ладонью по лбу! Потом вскочил и, одеваясь, буквально на ходу, бросился искать игумена.

Несмотря на позднюю ночь, настоятель не спал, бе­седуя о чем-то с двумя явно встревоженными монахами возле входа в храм. При моем появлении настоятель оборвал разговор и отпустил их, напутствуя странными словами:

— А когда увидите, то просто перекрестите, и сразу все поймете,— сказал он и повернулся ко мне: — Что с вами, голубчик? На вас лица нет...

— Простите, что в столь неурочный час,— сбивчиво начал я.— Это противоречит всем нормам этикета... Я дол­жен был подождать до утра... Я...

— Вот что... Пойдемте ко мне в келью,— предложил он.— Так все расскажете, а заодно и успокоитесь...

Келья игумена меня удивила. Комнату главного мо­настырского начальства я представлял себе все же иначе. Здесь было все настолько «по-спартански», что невольно закрадывалась мысль: «Да живет ли здесь кто-нибудь вообще?» В любом, даже снятом на время пристанище, у человека и то вещей больше. Впрочем, в тот момент у меня были заботы поважнее.

Настоятель усадил меня на единственный в комнате стул, сам присел на краешек кровати напротив и кивнул:

— Рассказывайте, голубчик. Только отдышитесь сперва...