Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

благочинием. И по его государеву мудрому и благочестивому рассмотрению бысть тишина и радость и благочиние велие, яко и всем тут бывшим дивитися и воссылати славу превеликому в Троице славимому Богу, и хвалити и удивлятися о премудром его царского величества разуме и благочинии»[703]. Убеждения царя в этом отношении были довольно тверды, и он долго не изменял тех распоряжений, какие сделаны были его грамотами. По крайней мере, спустя почти 20 лет в его Приказ Тайных дел поступали на приход пенные деньги с качелей, которых, например, в 1665 г. апреля 20-го, следовательно, за все время Святой недели, когда именно и качались на качелях, было собрано в Суздале и на посаде со всяких чинов людей 121 руб. 5 алт.

Мало-помалу царский дворец в своих обычаях и порядках стал превращаться в настоящий монастырь, о чем с великим удивлением и даже с изумлением и с великою похвалою рассказывает архидиакон Павел Алеппский. Он описывает порядки царского обеда и с удивлением отмечает, что в скоромный день недели воскресенье перед мясопустом у царя подаваемые кушанья все были рыбные, по монастырскому уставу, словно царь был настоящий монах. «Мы видели, – пишет архидиакон, – еще того удивительнее, вещь, приведшую нас в изумление: после того как оба патриарха прочли застольную молитву, явился один из маленьких дьяконов и, поставив посредине аналой с большою книгой, начал читать очень громким голосом житие св. Алексея, коего память празднуется в этот день, и читал с начала трапезы до конца ее, по монастырскому уставу, так что мы были крайне удивлены: нам казалось, что мы в монастыре… Мы лицезрели сего святейшего царя, своим образом жизни и смирением превзошедшего подвижников…» «О благополучный царь! – восклицает архидиакон. – Что это ты совершил сегодня и совершаешь всегда? Монах ты или подвижник?.. Что это совершил ты, чего не делают и в монастырях? Чтец читает из Патерика, певчие время от времени поют перед тобою!.. Какое сравнение с трапезой Василия и Матвея (Молдавских владетелей), кои не стоют быть твоими слугами, – трапезой с барабанами, флейтами, бубнами, рожками, песнями турок!..»[704]

В сущности, в этом постническом повороте общественной жизни обнаруживался иной ее поворот – неудержимый поворот к петровской реформе. Здесь высказывалась главным образом настоятельная потребность всенародного нравственного очищения, такая же потребность, какая была заявлена ровно за 100 лет пред тем изданием Стоглава и Домостроя. Но как тогда, так и в эту минуту руководители народной потребности смотрели не вперед, а назад, стремились найти источник нравственного обновления на старом, уже пройденном пути, в старых преданиях, в старых отеческих обычаях и поучениях. Отсюда и в настоящую эпоху, в половине XVII столетия, новое торжество того же Стоглава и того же Домостроя, т. е. торжество старой веры в смысле старой культуры, старого развития, старой нравственной выработки. Но с этим торжеством для старой культуры наставал уже последний час, ибо в нем, при его помощи, для выраставшего государства с большею ясностию предстали односторонние начала старой жизни; лучшим людям века при новой постановке Домостроя стало несравненно виднее, осязательнее, что с такими началами если и необходимо жить всякому постнику, то государству с ними жить невозможно. Оно должно было неизменно и преждевременно погибнуть. Лучшие люди усматривали новый путь и понемногу направляли туда свои шаги. В таких попытках прошла вторая половина XVII столетия. Между тем приверженцы Домостроя и его культуры оставались на старом и все силы употребляли остановить движение к новине. Отсюда распадение русского общества, раскол, церковный и нравственный, общественный, которого история еще не совсем прожита и до наших дней. Если уже не форма, то дух старого Домостроя еще господствует и теперь. Он вселился только в новую европейскую форму и этой формой производит в иных случаях лишь оптический обман, выставляя напоказ новые общечеловеческие идеи и порядки и в то же время с особенною заботливостию и всеми силами удерживая жизнь в старых началах малого глупого ребячества[705].

Таким образом, обычные при царе Михаиле домашние утехи дворцовой Потешной палаты при его сыне были оставлены. Молодой царь променял их на отъезжее поле, на псовую и особенно на соколиную охоту, которая заменяла для него все роды других увеселений. В Потешной палате он не покинул лишь одной утехи, именно бахарей, но верный тем мыслям, которые отвергали бахарство как бесовское угодие и которые заставили его всенародно запретить эту утеху наравне со всеми другими, он придал дворцовым бахарям иной смысл, соответственный старинным отеческим учениям. В государевых потешных хоромах вместо бахарей с этой поры живут уже нищие, называемые верховыми, т. е. придворными нищими, а впоследствии, с 1660 г., а быть может, и раньше, получившие официальное название богомольцев, верховых богомольцев. Англичанин Коллинс (1659–1666) между прочим говорит, что царь содержит во дворце стариков, имеющих по 100 лет от роду, и очень любит слушать их рассказы о старине. Название этих стариков верховыми нищими, богомольцами дает нам основание заключать, что это были убогие певцы, калеки перехожие, как искони обозначал их народ. В старину слово нищий было синонимом слову «певец», ибо нищенствовать, просить милостыню значило воспевать о милостыне. Иностранцы-очевидцы единогласно свидетельствуют, что нищие – как увечные, так и простые колодники (тюремные сидельцы) – всегда пели, когда просили милостыни. Коллинс при этом рассказывает, что когда царский тесть Илья Милославский был посланником в Голландии, то голландцы хотели угостить его самой лучшей инструментальной и вокальной музыкой, какая была в Голландии, и спросили потом, как она ему понравилась. «Очень хороша! – отвечал он. – Точно так же поют наши нищие, когда просят милостыни». Не знаю, что именно играли ему, прибавляет Коллинс, удивляясь такому сравнению и замечая вообще о грубости русской музыки и русских напевов[706]. Как бы ни было, но старинные наши нищие составляли особый разряд певцов, отличный от певцов-домрачеев и гусельников тем, что нищие пели свои песни только от божественного, пели так называемые духовные стихи, что требовалось их прямым занятием и их ролью в обществе. Разряд таких певцов, конечно, моложе гусельников. Они появились в одно время с распространением Христовой веры и заимствовали содержание своих песен, как и самые напевы, от Церкви; они долгое время почитались людьми церковными, даже и жили при церквах, так сказать, у церковных дверей, из которых доносились к ним основные мотивы их песенного творчества. В последующее время с усиленным развитием учений Домостроя они из церковных людей становятся людьми, необходимыми в общественной организации, без которых невозможно идти путем спасения; они становятся столь же надобными благочестивому обществу, как и самый церковный чин; поэтому число их увеличивается неимоверно и они сидят, лежат не только у дверей храма, но и