Почему мы вернулись на Родину? Русские возвращенцы - Сергей Александрович Алдонин

я до сих пор не могу вспомнить без отвращения и негодования.

Вышел мой «Поединок» на французском языке, и издательство долго убеждало меня в том, что необходимо послать доброй сотне критиков по экземпляру с нежным посвящением «от автора».

– Умоляем вас сделать это, – говорили мне, – а иначе выход книги останется незамеченным и все издание пролежит на складе… Что поделаешь, у нас так принято!

В другой раз я написал предисловие к книге одного французского писателя. Спустя несколько дней этот почтенный литератор в виде благодарности прислал мне пятьсот франков. А когда я хотел вернуть эти деньги, французы посмотрели на меня с ужасом и соболезнованием.

– Что вы делаете?! – говорили они. – Ведь после этого мсье Н. не пожелает с вами встречаться!

К Парижу я не мог привыкнуть до последнего дня. Прислушиваясь к разговору парижских обывателей-мещан, я с волнением вспоминал полнозвучный говор москвичей и певучую речь украинцев.

За последние годы если мне и приходилось выходить из дому, то только для того, чтобы час-другой посидеть в ресторанчике, где собираются рабочие, ремесленники и мелкие служащие. Здесь можно было отвести душу, сидя за столиком с каким-нибудь мсье Жаном в забрызганной краской блузе, поговорить с ним о делах житейских.

Тоска по родине мучила меня.

Еще много лет тому назад у меня окончательно созрела мысль о необходимости вернуться на родину. Но я не решался предпринимать что-нибудь в этом направлении, зная, что если мне откажут, то новых попыток я уж не в состоянии буду делать и путь в Россию останется для меня закрытым навсегда.

Накануне отъезда я до такой степени был взволнован, что почти серьезно заявил жене:

– Если мы завтра не сядем в поезд – я пойду пешком!

… По приезде в Москву мне стало известно, что здесь распространено мнение, будто я, находясь за границей, отрекся от основных мыслей моего романа «Поединок», будто я признал непогрешимость царской армейщины и тем самым оправдал всю систему самодержавия.

Обвинение очень тяжелое.

Однако те, кто действительно читал заграничное переиздание «Поединка», легко могут подтвердить, что в нем не прибавлено и не убавлено ни одного слова по сравнению с текстом издания А.Ф. Маркса 1912 года.

И только к «Поединку», изданному в Париже на французском языке, я по просьбе издательства написал предисловие, смысл которого заключается в том, что на мрачном фоне царской армии встречались и светлые пятна – фигуры офицеров, которые не мирились с обстановкой армейщины, с мордобитием и тупой шагистикой.

Впрочем, это видно из самого содержания романа.

Упрекают меня также в том, что я в своей повести «Юнкера», вышедшей в Париже, говорю о верноподданничестве и о монархическом душке, которые в те старые времена царили в военных школах. Что поделаешь – так оно и было на самом деле, и я, как писатель, был бы обманщиком, если бы показал юнкеров в другом виде.

Хотелось бы подробнее остановиться на моем всегдашнем отношении к царской армии, к самодержавию.

В Балаклаве я снимал дачу недалеко от моря и целые дни проводил с рыбаками, которых потом описал в «Листригонах». Так вот, вспоминается, как в 1905 году ночью ко мне были доставлены три матроса с восставшего корабля «Очаков». Много было труда употреблено, хитрости и уловок для того, чтобы незаметно от полиции и жандармов перевезти матросов в отдаленные хутора и спасти их от жестокой расправы.

Привожу эти воспоминания не для того, чтобы подчеркнуть мою какую-то исключительную революционность, а лишь для того, чтобы сказать, что мое отношение к царской армии и к самодержавию было не только литературным переживанием…»

На этом письмо заканчивалось.

Оно до сих пор хранится у автора этой книги.

* * *

Куприн вернулся в Россию вместе с женой после восемнадцати лет жизни за границей – главным образом во Франции, в Париже. Дочь – киноартистка – должна была приехать позже.

В Москве на вокзале Александра Ивановича встречали представители Союза советских писателей и Литфонда СССР. Пришел на вокзал и я. Мне грустно было видеть вместо коренастого, быстрого в движениях сорокалетнего мужчины, каким я знал Куприна когда-то, худенького старичка в очках, растерянно озирающегося по сторонам.

Александру Ивановичу отвели один из лучших номеров в гостинице «Метрополь». Союз писателей выделил товарищей, которые должны были следить, чтобы Куприн был обеспечен всем необходимым.

В писательском доме отдыха около станции Голицыно Куприным была предоставлена дача с большим садом, где они смогли провести летние месяцы.

В центральных газетах появились статьи Куприна, беседы с ним, портреты писателя. Когда он выходил на московские улицы, его узнавали, с ним здоровались.

При мне был случай, когда в Центральном универмаге, где Александр Иванович решил купить себе брезентовые туфли, около продавщицы образовалась небольшая очередь. Молодой военный подошел к Куприну и попросил его стать первым, а остальным покупателям объяснил – кто это. Молодежь окружила знаменитого писателя, стали задавать вопросы: «Надолго ли вы приехали?», «Что собираетесь написать?», «Понравилась ли вам теперешняя Москва?»

Пожилая женщина озабоченно спросила: «А хорошую вам предоставили жилплощадь?» Александр Иванович признался, что он не понимает этого вопроса.

– Что такое «жилплощадь»? В старое время такого слова не существовало…

Это заставило всех улыбнуться. Кто-то стал объяснять, что «жилплощадь» – это не что иное, как квартира…

– А зачем же придумали такое неудачное слово? – спросил Куприн и тут же добавил: – Я бы даже сохранил более старое и чистое русское название – жилье.

После этого Александр Иванович сообщил своим неожиданным собеседникам, что Советская власть обеспечила его жильем как нельзя лучше – ему возвращают его домик в Гатчине и дают изрядную сумму для его ремонта.

– Мне даже стыдно принимать такие знаки внимания и такую заботу о себе, – вздохнув, произнес Александр Иванович, – мне кажется, что я не заслужил этого. Меня следовало бы наказать за то, что я так много лет ничего не делал для родины… Впрочем, я уже достаточно наказан…

Александр Иванович много раз ездил в открытом автомобиле по улицам Москвы, наблюдая, Как расширяются проезды, передвигаются старые дома, застраиваются пустыри, прокладываются линии метрополитена.

Сидя рядом со мной, он то и дело прикрывал глаза ладонью, ослепленный всем тем, что открывалось перед ним. Он не мог говорить от волнения, и только однажды у него вырвалось:

– Какой колоссальный творческий заряд у нашего народа! Какая это огромная силища – партия коммунистов.

Когда мы вернулись в гостиницу после первой поездки по Москве, сперва все долго молчали. Куприн сидел у большого окна. И смотрел на площадь Свердлова, наполненную движением, солнцем, густой зеленью скверов. Затем он произнес, обращаясь к жене:

– Ты заметила, какие у них чудесные зубы? И как они заразительно смеются – всем