Футляр для музыканта - Михель Гавен

с гор воет в каминных трубах. Когда же Сара умерла, ее тайком вынесли из подземелья и зарыли где-то в горах, чтобы никто не знал, где находится ее настоящая могила. А крики из-под земли прекратились. Зельде тогда исполнилось тринадцать. И ветер с гор навсегда прекратил выть в трубах, – Скотт усмехнулся.

– Благодаря новой науке с вырождением будет покончено навсегда. Прекращение воспроизводства лиц, имеющих физические недостатки, благотворно скажется на развитии экономики, культуры наций… Это даст новый импульс развития. Ускорит, улучшит…

С трудом протиснувшись между людьми, они вышли из зала. За их спиной голос оратора утонул в аплодисментах и криках «браво». Обернувшись, Маренн увидела, как особенно рьяные поклонницы с визгом несутся к сцене, спотыкаясь друг о дружку, теряя на ходу шляпки и меховые горжетки.

– Это умопомешательство какое-то.

Они подошли к окну. Темно-серая рябь пробегала по озеру. Ветер гнул верхушки елей в парке. Мимо них, стуча каблуками, пробежало еще несколько опоздавших вздыхательниц лектора с букетами.

– Кто он такой? – спросила Маренн, кивнув в сторону зала. – Какой-то проходимец?

– Его фамилия фон Херф. Родом он из Австрии, – ответил Скотт. – Окончил медицинский факультет Венского университета. Стажировался в Англии у известного биолога Хаксли. Утверждает, что как естествоиспытатель не может не поддерживать идеи социального дарвинизма. Его популярность еще связана с тем, что он очень недурен собой и холост. – Скотт усмехнулся. – Поклонницы расхватывают его карточки, точно он кинозвезда, и просят автограф.

– Ты боишься за вашу дочь Фрэнсис? Что она унаследует болезнь матери? – спросила Маренн серьезно и, не дождавшись ответа, продолжила: – В любом случае идеи господина фон Херфа тут точно не помогут.

– На прошлой неделе Зельде поставили диагноз шизофрения, – признался Скотт, раскуривая сигару. – Я даже не заметил, как это началось, – он с горечью пристукнул кулаком по подоконнику. – Пять лет назад у нее случилась сильная истерика. Она бросилась вниз головой с лестницы ресторана, приревновав меня к Айседоре Дункан. Физически она не получила повреждений. Но истерики стали случаться все чаще, потом они и вовсе перешли в припадки, после которых наступала депрессия. На прошлой неделе она набросилась с ножом на одного из наших общих друзей, и лечащий врач сказал мне, что Зельда становится опасна, ее надо изолировать. То есть, как и ее бабку, посадить в погреб. Только теперь вместо погреба – психиатрическая больница. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели это не лечится? – Его лицо исказила гримаса страдания, он отвернулся.

– Шизофрения – это не скарлатина, которую вызывают бактерии. – Маренн взяла его за руку, успокаивая. – Скарлатина лечится трудно, от нее, бывает, умирают, но медицине известно ее происхождение и выработаны четкие методы, как бороться с недугом. Причины шизофрении до сих пор однозначно не выявлены, да их и не существует в природе. Шизофрения – это не одно конкретное расстройство, это целый набор расстройств в психике индивидуума, и у каждого он свой, у каждого конкретного расстройства – свои истоки и лечение. Поэтому требуется разное. Конечно, если то, что ты рассказал мне о бабушке Зельды, правда, да, наследственный фактор мог сыграть роль, но далеко не всегда он срабатывает, и не факт, что сработает в случае Фрэнсис, не надо пугаться. Образ жизни, склонности человека, его окружение – все играет роль. Я вовсе не думаю, что у Зельды действительно то, что большинство психиатров имеет в виду под термином шизофрения – глубокое расстройство, связанное с распадом процессов мышления и эмоциональных реакций. Галлюцинации, бред, тем более столь популярный у специалистов эффект раздвоения личности – ничего этого у Зельды не наблюдается. Депрессия – вот ее диагноз. Эндогенная депрессия, она возникает как бы изнутри, сама по себе, точно помрачение, без всяких внешних причин. Она может нахлынуть в любой момент, без внешних стимулов. И от этого состояния очень трудно избавиться. Оно возникает оттого, что в процессе нарушения обмена организм не вырабатывает некоторые вещества, необходимые для поддержания психического здоровья человека. Однако депрессия, в отличие от шизофрении, поддается лечению. Это трудный и долгий процесс, но это возможно. Так что я не советую тебе слушать лечащих врачей и помещать Зельду в клинику. Они начнут вводить ей антипсихотики, исходя из диагноза, и это окончательно разрушит ее. Я уверена в этом.

– Ким, я хочу, чтобы ты взяла Зельду к себе. – Темные воспаленные глаза Скотта смотрели на нее с отчаянной надеждой. – Она доверяет тебе, она не боится тебя. Только ты сможешь ей помочь. Если тебе надо подумать – мы подождем.

Долго раздумывать Маренн не собиралась, да и времени на это не было.

– Хорошо. – Она согласилась сразу. – На следующей неделе мне надо уехать в Европу. Но, как только я вернусь, я возьму Зельду к себе в клинику Линкольна. Не отдавай ее пока другим врачам. Пусть она остается дома, следи за ней, не оставляй одну. Одиночество для человека, находящегося в состоянии депрессии, убийственно. Я вернусь и думаю, что года через полтора я смогу поставить ее на ноги.

Она была уверена, что именно так все и случится. Но, увы, в Америку она так и не вернулась. В Берлине ее арестовали по доносу ее аспиранта агенты гестапо, и вместе с детьми она попала в лагерь. Из этого лагеря ее так и не освободили до сих пор. И хотя она пользовалась относительной свободой на территории рейха, вернуться к Скотту и Зельде она уже не смогла. А теперь и возвращаться уже было не к кому. В бюро переводов при шестом управлении СД, где она работала, Джилл переводила статьи из американских газет. Как-то вечером в феврале 1941 года она вернулась со службы очень расстроенная. Штефан был в эти дни дома, он получил краткосрочный отпуск и приехал из Франции, где находилась его дивизия. Маренн быстро заметила, что Джилл старается не встречаться с ним взглядом и как-то скупо отвечает на привычные шутки, хотя обычно слегка высмеивать друг друга было любимым их занятием. Как-то поспешно чмокнув брата в щеку, Джилл ушла к себе в комнату под предлогом, что ей надо переодеться, и не торопилась спускаться. Агнесс, их горничная, уже накрыла на стол.

– Мама, поторопи Джилл, – заложив руки за спину, Штефан нетерпеливо прохаживался вокруг стола. – Этот венский шницель из телятины так аппетитно пахнет. Признаться, в дивизии я соскучился по вашим шедеврам, фрейляйн, – он лукаво подмигнул Агнесс.

– Благодарю, герр унтерштурмфюрер, – та присела в поклоне и тут же смущенно рассмеявшись, убежала на кухню.

– Я помогу вам принести зеленый салат с фасолью.

Штефан отправился за ней. На кухне что-то звякнуло. Маренн услышала, как Агнесс взволнованно воскликнула:

– Осторожно, герр унтерштурмфюрер! У меня здесь еще штрудель горячий! Вы обожжетесь!

– Прошу прощения, фрейляйн, – весело откликнулся Штефан. – Спасибо, что предупредили.

Улыбнувшись, Маренн поднялась на второй этаж. Подойдя к комнате Джилл, постучала в дверь.

– Можно войти, дорогая?

– Да, конечно, мама, – ответила Джилл. – Я не занята, входи.

Маренн вошла в комнату. Джилл сидела в кресле перед окном. Она все еще была в форме. На маленьком столике справа стояла пепельница, в которой дымилась зажженная сигарета.

– Ты чем-то расстроена?

Маренн подошла к дочери и ласково погладила ее по волосам.

– Бригаденфюрер сделал тебе замечание? – спросила она, наклонившись и заглядывая Джилл в лицо.

– Нет, мамочка, – Джилл покачала головой. – Бригаденфюрер вполне доволен моей работой. Ты знаешь, мама, я не знаю, как сказать ему…

Она вдруг резко обернулась, взяла руку Маренн в свою, сжала ее.

– Я не