Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

при этом ничего не грозило, ведь я действительно могла быть больна! – и она позволила себя переубедить.

Адвокату было велено изменить линию защиты и затянуть процесс. Так я оказалась в психиатрической клинике.

– Там должны были помочь! Ты была не в себе! Я боялась тебя!

Но вскоре стало ясно, что картинка с тихо увядающей дочерью в плетеной каталке, с коленями, укрытыми вязаным пледом, становится все менее реальной. Мне становилось все хуже: со слов доктора Рихтера я впадала то в буйство, то в кататонию, и мать испытала что‑то сродни чувству вины. Тут на горизонте появился новатор пан Пеньковский. Он предложил вырезать болезнь из моего воспаленного мозга; он обещал полное мое спокойствие и благополучие, и Регина, втайне от мужа, оплатила перевозку оборудования и дала добро на экспериментальную операцию. До которой я не дожила.

– Яков узнал, что я его обманула, – пробормотала она напоследок. – Теперь он ненавидит меня.

Ах, Яков! Вот кто ей дороже всех.

– Обманувших доверие ждет девятый круг. Яков изменяет тебе и скоро сбежит с твоими деньгами, – посулила я мстительно. – Прогони его из дома моего отца!

Она оторопело подняла голову:

– И ты простишь меня?

Я промолчала. Пора было уходить. Я уже узнала обо всех виновниках моего несчастья.

Следователь вступил в сговор с директрисой, чтобы закрыть дело, свалив всю вину на меня. Муж матери решил захватить мою долю наследства. Мать, хоть и металась, но тоже решилась меня продать. А доктора всего лишь хотели помериться авторитетом и разыграть партию в шахматы на поле моего разума.

Все они предали им доверившихся. Всех их ждет девятый круг Дантова ада.

Но хуже всех по-прежнему была она. Та, кто притворялся заступницей, наставницей, старшей подругой…

Я ненадолго потерялась в своих размышлениях, а мать тем временем робко о чем‑то спрашивала. Я и не слышала.

– Мое время на исходе, – просипела я. – Ты не должна увидеть врат в иной мир. Завяжи глаза, ложись в кровать и молись.

– Как молиться?..

– Читай «Отче наш» сто раз.

На самом деле, я надеялась, что под конец нашей беседы она все же не выдержит и хоть ненадолго потеряет сознание. Но этого так и не произошло. Видимо, я не такой уж и пугающий призрак.

Но убедительный.

Я дождалась, пока мать выполнит мои инструкции, и под ее судорожные молитвы выскользнула прочь.

Ноги у меня подгибались, глаза еле видели. Слишком много, я узнала слишком много! Как может быть так много зла вокруг, а я еще жива, еще могу дышать, ходить? Почему я не плачу, почему не бьюсь в истерике? Я давно должна была сломаться, но почему‑то только гнусь.

В висках застучало, и вновь запрыгали перед глазами цветные кольца. Кольца-колечки, яркие побрякушки, кулоны-маятники, нежные улыбки…

– …ты справишься, Магда, ты со всем справишься… мой образец № 2.

Темный мир вокруг раскалывается, рассыпается скорлупой, за которой невыносимое сияние. Зеленое, колдовское, с черной дырой зрачка посередине.

– …думаешь, ты страдаешь? Они страдали. Юные, искалеченные, изломанные. Потерявшие надежду. Но я сделаю тебя непобедимой…

Трещины срастаются, мир снова гаснет, теряет краски, погружается в ночной мрак.

Обнаруживаю себя прилипшей спиной к стене. Спина вся мокрая, по лицу и шее сбегают струи пота и слез. Что это было?

Это был ее голос, ее слова? То, что я когда‑то забыла?

Из последних сил доползаю до люка на чердак, тянусь к шнуру, опускающему лестницу, и… не дотягиваюсь.

* * *

Юлия отпаивает меня сладкой водой. Перед тем как поднести где‑то украденную чашку, она подолгу шепчет над напитком. Заговаривает на исцеление. Какая трогательная забота.

Франтишка раскачивается в углу, охватив обтянутые юбкой колени.

– И как вы втащили меня наверх?

– Руками, – ворчит Юлия. – Молчи громче.

Фыркаю, но слушаюсь.

Силы оставили меня внезапно, а возвращались понемногу. Как будто, притворившись мстительным духом, я и правда отдала часть своей жизни иному миру. Черт, если буду верить в подобную чепуху, то могу своим ходом возвращаться в дом скорби! И пусть лечат меня, как знают.

Но пока – сладкая вода и покой.

А внизу что‑то грохотало, стучало, топ‑топ‑топало. Там, среди живых и нормальных, явно что‑то творилось. И нам оставалось только надеяться, что никакие изменения не затронут нашего убежища.

Но после все стихло. Я имею в виду – совершенно все. Ни отголосков разговоров, ни приглушенных шагов. Даже машина и та не издавала ни звука с подъездной дорожки.

Спустя два дня, исчерпав все запасы воды, пищи и терпения, мы решились на вылазку.

Тогда стало ясно, что дом опустел.

Мебель укрыли чехлами, на кладовую повесили тяжелый замок. Из спальни матери исчезли почти все платья и чемоданы. Даже в секретере уже ничего не было, только сиротливо пылилась в углу засаленная колода карт.

Никого не было ни в комнатах прислуги, ни в комнате мужа матери.

Люди решили оставить зачумленный призраками дом.

И правильно сделали.

Юлия повела длинным носом и довольно ухмыльнулась:

– Мы здесь одни.

Я кивнула. Да, одни, и, похоже, надолго.

– И что мы будем делать? Теперь.

– Мстить, – пожала плечами я. – Мы убьем пани Новак.

Юлия улыбнулась широко, искренне. Зубасто.

– Как скажешь. А пока… скажи, у тебя есть шпилька? Нам нужно добыть еду. И твои деньги.

Тетрадь в сиреневой обложке V

7 июня 1913 г.

Я благополучно добралась до Варшавы. Это такой огромный город, что невольно делается страшно. По счастью, почтовый адрес Виктора оказался верным, я списала его без ошибки.

Иногда я ловлю себя на мысли, что дом, вероятно, сгорел вместе со всеми, кто в нем находился. Ведь я видела, как падала лампа. Но до конца я не уверена. Эта неопределенность немного нервирует меня. Я даже пару раз видела сон о том, как лицо Терезы плавится, точно воск. Я никогда не вижу снов, но этот был даже приятный.

Виктор принял меня сердечно. Сказал, что уже давно ждал, когда я решусь оставить это гнездо развратников, одержимых дьяволом. Но он не стал расспрашивать, что именно заставило меня уехать. В ответ я так и не решилась спросить, что стряслось в ту ночь между ним и отцом; отчего его рука была вся в крови и как сломалась каминная полка. Может быть, позже.

Виктор много учится и по-прежнему работает по ночам в психиатрической лечебнице и в морге. Мне кажется, он вовсе не спит. От этого брат выглядит живым мертвецом – под глазами залегли черные круги, он весь до невозможности отощал и, кажется, совсем о себе не заботится. Наверняка его подопечные в ужасе. По крайней мере, те, что еще живы.

Но ничего – с этих пор присматривать за ним буду я.

10 июня 1913 г.

Квартирка, которую мы снимаем, совсем простая, даже совсем бедная и темная. Она находится под самой крышей, отчего здесь то и дело воют сквозняки. Нет ни печи для готовки, ни таза для стирки.

Я не сказала брату про захваченные из дома украшения, а потому, думаю, он не будет против, если я заложу часть в ломбард. А если он узнает и начнет ругаться, скажу, что мама бы этого хотела. По правде сказать, я так и думаю – она точно была бы против, чтобы ее сын кашлял от сырости и слепнул над книгами от недостатка света.

Кое-что я, правда, оставлю. Может, пару кулонов и колец из