Сергей Зайцев - Рыцари моря

Помор Копейка тоже нашел себе дело по душе: он дневал и ночевал на пристани, помогая послушникам шпаклевать и смолить и чинить ладейки. Многие из монахов прежде были такими же поморами-мореходами, как он, и хорошо знали его, и уважали его сноровку. В своем деле Копейка был – голова, и слово его имело вес.

Самсон Верета, купец новгородский, не сумел как-нибудь распорядиться собой; ему нечего было продать, и он ничто не мог купить. Монахи соловецкие, живя в богатом монастыре, богатства и излишества многоразличные презрели – а с ними и блага телесные. Предпочитая бедность, довольствовались малым, образ жизни вели аскетический и лучшей доли не искали, поэтому ни взять у них, ни дать им чего-то не было возможности. Уклоняясь от работ, Самсон два-три раза обошел кругом остров, с неделю просидел в лесу, как дикий зверь, потом, голодный, украл на кухне пять хлебов и был за то наказан пятьюстами земными поклонами. Помыкался-помыкался да и прилепился к Месяцу, увидя в нем человека, стоявшего на путях премудрости, бессребренника с честью и добротой в словах и поступках. А может, неглупый купец заметил благоволение к Месяцу со стороны Филиппа и решил, что нелюбимому псу теплее спится возле пса любимого.

Иван Месяц в память бывшего ему явления Пречистой Богородицы поставил на горе большой деревянный крест и, временами приходя к нему, подолгу просиживал у его подножия в молчании и обозревал окрестность. Иноки, узнав про воздвигнутый крест, донесли о том настоятелю, поскольку полагали, что велика для узника честь – помечать свой путь крестами. Однако Филипп паче чаяния их счел этот поступок Месяца благом и даже выразил удивление по поводу того, что ему самому не пришла в голову мысль поставить на вершине горы крест. А Сильвестр, благородный и человеколюбивый, любовью и верой всей братии пример, опять назвал Месяца ловцом в человеках, и при всех же похвалил, и еще сказал, что редко кто, будучи униженным положением своим, будучи подверженным тяжким испытаниям, находит в себе терпение все превозмочь и, мало того, – способен еще вершить дела высокие, дела благие, смущающие покой целой святой обители. «Премного возмужал сей юный узник», – сказал досточтимый Сильвестр.

Месяц и с ним Самсон Берета до первого весеннего тепла переделали немало всякой работы: чистили старые каналы, носили в солеварню дрова, чинили и распутывали изорванные сети, сколь умели плотничали, подносили монахам-каменщикам камни, а живописцам новгородским сколачивали леса. За свой труд они получали пищу из того же котла, что и послушники, и уже не страдали от голода. Ночи проводили в своих кельях, которые сами протапливали и убирали. Встречая Филиппа, Месяц всякий раз низко кланялся ему, был с ним тих и смирен, словно лучший из послушников. Месяц глубоко почитал настоятеля за трудолюбие его, за доброту неоскудевающую и простоту. Спасение души человеческой Филипп ставил превыше всего. И ради спасения оной мог он отложить любые, самые важные свои заботы. Игумен, известный всему крещеному миру, мог, исторгнув гордость и попирая усталость, пересечь большой монастырский двор ради душеспасительной беседы с самым жалким узником – с тем, который сделал вид, что не заметил его. Филипп первый протягивал руку помощи нуждающемуся; и глаза настоятеля озарялись радостью, когда он видел, что поддерживающая рука его подоспела вовремя, и что его благочестивые речи не остались втуне, а возымели благотворное действие. Посвятив свою жизнь служению Богу, преподобный Филипп всегда был рад послужить человеку. И, неславолюбивый, он был славен; и, как к святому, каждое лето приходили к нему в Соловки страдающие недужные, а также слепые, бесноватые, юродивые, согбенные, калеки – приходили за исцелением, за облегчением, за надеждой.

Встречи с Сильвестром – от той самой первой встречи в Успенской церкви – были радостью для Месяца и утешением его сердца и отдохновением души. Часто заканчивались они долгими беседами о Боге, о человеке, о государстве российском, о царях, древних и новых, о святых, о книгах священных и апокрифах, о любви, чистоте веры, многотерпении, о бренности бытия и смысле человеческой жизни… Сказано в книгах: мутный ум чистого слова не родит. Сильвестр и Месяц, обнаружив друг в друге мужей книжных с ясным умом и чистой речью и с знаниями обширными, черпали друг из друга, как из кладезей. И радовались об обретенной дружбе, ибо много было вокруг них мутного ума и мало светлой мысли – разумному же тесно в таком окружении, ибо он здесь – летающий среди ползающих. Так, великий инок, бывший протопоп и советник государев, умница Сильвестр и юный безвестный узник стали едины, как две свечи в подсвечнике, и, проводя свой досуг, с взаимной пользой, чувствовали ублаготворение. Сильвестр же дивился неустанно: «Столь младые лета – и столь разумная голова!» А однажды так сказал: «Ты молод. Тебе нужно долго жить, Иван Месяц. Крепись, терпя невзгоды. И я верю, ты переживешь: эти лихие времена и, даст Бог, еще оставишь после себя много добрых дел…» Такие простые слова, и такая могучая в них поддержка…

С приходом лета явилось на Соловки множество богомольцев – прибрежные льды у островов растаяли, исчезли плавающие торосы, ушли бури, и побежали к монастырю ладейки со всего Беломорья. Тогда узников заперли в их тюрьмах, чтобы они не воспользовались наплывом молельщиков и ладей их и за поднятым шумом не пустились в бега. И не покидали узники своих келий целое лето. К ним доносились снаружи частые колокольные перезвоны, а также говор сотен людей, как во время большого праздника, да крики несметного множества чаек – их в это время собиралось на островах столько, будто они слетались со всего мира. Но преподобный Филипп и досточтимый Сильвестр, увидев однажды, сколь нежна и незакаленна душа Месяца, сколь подвержена она пагубному влиянию жестокой обыденщины и ранима несправедливостью, сколь не оформилась она еще и не встала прочно на путь добродетели, не оставляли Месяца без внимания более трех дней и своими посещениями скрашивали его одиночество. Игумен в беседах своих все обращался к философам и богословам, каких ему довелось прочесть, ибо сам был человеком духа высокого; говорил же о том, что любил, а любил глубоко – поэтому говорил он с большим понятием о предмете. Филипп сожалел временами, что не всех имеющихся у него авторов он сумел прочесть, ибо путался в латыни. Он сравнивал эти книги с дверьми, ведущими в храм, – но запертыми. Сильвестр по своему обыкновению много говорил о России – были в его жизни счастливые лета, когда премудрая мысль его могла повлиять на судьбу целого государства российского, – и влияла, и приносила отечеству лавры побед, и богатство, и процветание. К этим благим временам часто возвращала Сильвестра его память.