Иван Дроздов - Похищение столицы

На минуту он замолкает, а потом заключает:

— Чудно устроено в природе. Я вот тут уж третий год рыбачу, а душу рыбью понять не могу. Человека тоже нелегко понять, особенно если он не свой, не из русских, а вот душу рыбью и вовсе нельзя постигнуть.

Катерина слушала его, затаив дыхание; она очень бы хотела, чтобы и на этот раз к ним приплыл айсберг. Попросила у Григория бинокль, стала смотреть в пламенеющую вечерней зарей даль моря. И там на самом горизонте вдруг увидела черную точку. Изумленным голосом проговорила:

— Там что–то чернеется. Уж не корабль ли это?

Григорий взял бинокль, устремил его к черте горизонта. И голосом, в котором слышалась явная тревога, сказал:

— Да, похоже на корабль. Жаль, что подводный крейсер ушел.

Извинился и предложил спутникам возвращаться в гостиницу, а сам направился к трем домам, в которых жили рыбаки.

С ощущением какого–то тайного тревожного чувства ложились спать наши друзья. И неизвестно, сколько часов они проспали, когда к ним постучали. Олег открыл дверь и увидел на пороге трех дюжих парней в наглухо закрытых плащах. Пригласил их войти. И один из них, видимо главный, приложив два пальца к виску, что–то сказал на французском. Олег на английском ответил:

— Я вас не понимаю.

И тогда гость заговорил на плохом английском:

— Мой командир приказал вам следовать на наш корабль.

Олег возразил:

— Мы — граждане России, туристы, и вашему командиру не обязаны подчиняться.

— Вам придется подчиниться.

Поднял голову и с гордостью добавил:

— Остров Кергелен принадлежит Франции. Мы вынуждены вас арестовать.

И уже спокойно, примирительно пояснил:

— У вас нет другого выхода. Корабль «Святой Себастьян» и его экипаж арестованы и будут доставлены в один из портов Франции. Мы и вас доставим в нашу страну. Не оставаться же вам в этой проклятой дыре до пришествия Страшного суда! Да вы тут и месяца не проживете. Окочуритесь от голода и холода. Рыбаки–то — браконьеры и должны предстать перед нашим судом.

Делать было нечего, и они повиновались. Собрали вещички, оделись в только что приобретенную рыбацкую робу, и их на катере доставили на корабль. Поместили в небольшой каюте, где уже дожидался своей участи Рыжий Дик. Ему было совестно смотреть в глаза нашим туристам, и он, как только вышли французы, пробурчал:

— Пираты! Плохо наше дело. Не говорите, сколько рыбы мы продали подводникам. Будут требовать выкуп.

— А ваш корабль? — спросила Катерина.

— Корабль арестовали, а меня взяли в заложники. «Себастьян» со всеми рыбаками будет следовать за ними к берегам Африки. Если же он в бурю или шторм, или темной ночью ненароком оторвется, они и за корабль потребуют выкуп. И это будет очень большая сумма. Одним словом — пираты.

— А что сделают с нами?

— С вами?.. То же, что и со мной: будут выколачивать деньги, и как можно больше.

Наступила минута тягостного молчания, Катерина прижалась к Олегу, положила ему на плечо голову. Слышала сердцем, что Олег не очень озабочен создавшимся положением; по крайней мере, он не растерян и не испытывает того страха, который сковал все члены Катерины. Она же слышала биение своего сердца и решительно не знала, что предпринять и как себя повести в эти минуты. Генерал тоже был растерян. Но он держался; повернул голову к Катерине, кивнул ей и улыбнулся. А Олег поднялся и бодро заявил:

— Не вешайте носа, друзья! Я сейчас пойду к капитану и все улажу.

Но как раз в эту минуту послышался шум на корабле, беготня матросов, какая–то суета. Олег и генерал вышли из каюты, и их глазам предстала картина, сродни библейской: прямо перед ними, на фоне пылающей на горизонте зари, поднималась черная, ни на что не похожая громадина. Сначала всплыл над волнами сундук размером с пульмановский вагон, а потом, толкнув от себя волны, поднялся гигантский корабль с номерами на борту. Откуда–то сбоку вынырнул катер. Ему бросили трап, и на борт пиратского судна ступили три русских офицера. Их встречал капитан. Поклонился и повел к каюте, где находились наши туристы. Русский офицер обратился к Олегу:

— Вы будете Олег Гаврилович Каратаев?

— Он самый. Чем обязан?

— Имею честь пригласить вас и ваших друзей к командиру атомного подводного крейсера.

— Я бы хотел… — заговорил Олег, беря за руку Дика.

— Как я понимаю, это капитан «Святого Себастьяна»?

— Не капитан, а хозяин, — пояснил Каратаев.

Офицер приказал капитану пиратского корабля:

— Бросьте якорь! Вы будете стоять здесь два часа, а затем плывите, куда хотите.

И к Дику:

— Вы за это время успеете…

— Да! Нам хватит и часа. «Себастьян» имеет побольше хода и у него крепче бока.

Дождались, когда пират бросит якорь, и спустились на катер. Отвезли Дика на «Себастьян», — и тот, едва хозяин ступил на борт, взял полный ход в сторону континента и скоро скрылся в полумраке ночи. Пираты не решались тут же поднять якорь и пуститься в погоню. Они знали, как расправляются с ними военные моряки, особенно подводники.

Русские путешественники входили в кабинет командира крейсера. Из–за стола поднялся знакомый адмирал и с улыбкой счастливца, которому выпала честь принимать короля и королеву, пошел им навстречу.

Декабрь 2000

О СЕБЕ

Родился в 1924 году в деревне Слепцовка, позже переименованной в Ананьено, которая теперь по причине «неперспективности» снесена с лица пензенской земли, и на месте ее летом шумят хлеба, а зимой лежит снег, и лишь гул пролетающего самолета изредка тревожит белую тишину. Временами приезжаю в родную Пензу, обхожу ее старые улицы и новые районы, а затем еду в Тарханы. Там поклоняюсь праху Лермонтова и пешком, а кое–где на попутных, направляюсь в Беково, — и дальше, к родимым местам, они с возрастом тянут к себе все сильнее. Часами стою посредине поля, и картины детства, образы милых сердцу людей встают передо мной, как живые. Особенно дорог мне образ отца Владимира Ивановича, вечно занятого в поле, в хлеву, в огороде и никогда не позволявшего себе обидеть хоть пальцем малыша. Стоит в памяти картина: я сижу с братьями и сестренками на полатях, мама наша, Екатерина Михайловна, возится за перегородкой у печки, а отец, старшие братья Дмитрий, Сергей и Федор и кто–то еще из гостей пьют брагу и поют любимую в семье песню: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя». Отец поет сильно, красиво, — вдруг оборвет мелодию на полуслове и долго, недвижно сидит в углу под иконами, думая, очевидно, о своей трудной жизни, о том, как прокормить и довести до ума детей.