Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Памяти генерала К. П. Губера*

Жил старик в Житомире, в отставке,Яблони окапывал в саду,А пришла война, поднялся с лавкиИ, смеясь, сказал родным: «Пойду!        Стар? Ну что ж, и старики нужны.        Где мои с лампасами штаны?»

Днем и ночью ездил он вдоль фронта,Воевал с холерой, с сыпняком.Козырек огромный в виде зонтаВсем врачам был в армии знаком.        Пищу пробовал, нещадно гнал воряг,        Не терпел ни трусов, ни бумаг.

Лез в окопы проверять приказы:Как одеты? Что едят и пьют?И у всех ли есть противогазы?Чуть не так — наладит в пять минут.        И в окопах вслед ему порой        Раздавалось: «Это, брат, герой!»

А когда в дни лютой суматохи,В дни, когда ломился русский стан,Лазареты мчались, словно блохи,И на станциях томились сотни ран,—        Сколько раз бессонный генерал,        Как коня, смирял безумный шквал.

Труд бессменный, слякоть, ночи в поле,Все он снес — такой уж был закал.В Петербург далекий поневолеС армией на отдых он попал —        Простудился и в крупозке злой        Сгинул в утро, брезжущее мглой.

Хоронили в полдень на Смоленском.Пели трубы, люди в ногу шли.На гробу, овеян плачем женским,Козырек защитный плыл вдали.        Воробьи чирикали кругом…        Все-таки не голый фронт, а дом.

Спи, старик! Ты был и прост и честен.Сколько жизней ты сберег в полях…Подвиг твой был людям неизвестен —Пусть цветет в моих простых стихах.        Пусть цветет… Ты вовремя ушел        В тишину лазурных, вечных сел.

Сестра*

Сероглазая женщина с книжкой присела на койкуИ, больных отмечая вдоль списка на белых полях,То за марлей в аптеку пошлет санитара Сысойку,То, склонившись к огню, кочергой помешает в углях.

Рукавица для раненых пляшет, как хвост трясогузки,И крючок равномерно снует в освещенных руках,Красный крест чуть заметно вздыхает на серенькой блузке,И, сверкая починкой, белье вырастает в ногах.

Можно с ней говорить в это время о том и об этом,В коридор можно, шаркая туфлями, тихо уйти —Удостоит, не глядя, рассеянно-кротким ответом,Но починка, крючок и перо не собьются с пути.

Целый день она кормит и чинит, склоняется к ранам,Вечерами, как детям, читает больным «Горбунка»,По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам,И луна удивленно мерцает на прядях виска.

У нее в уголке, под лекарствами, в шкафике белом,В грязно-сером конверте хранится армейский приказ:Под огнем из-под Ломжи в теплушках, спокойно и смело,Всех в боях позабытых она вывозила не раз.

В прошлом — мирные годы с родными в безоблачном Пскове,Беготня по урокам, томленье губернской весны…Сон чужой или сказка? Река человеческой кровиОтделила ее навсегда от былой тишины.

Покормить надо с ложки безрукого парня-сапера,Казака надо ширмой заставить — к рассвету умрет.Под палатой галдят фельдшера. Вечеринка иль ссора?Балалайка затенькала звонко вдали у ворот.

Зачинила сестра на халате последнюю дырку,Руки вымыла спиртом, — так плавно качанье плеча,Наклонилась к столу и накапала капель в пробирку,А в окошке над ней вентилятор завился, журча.

На поправке*

Одолела слабость злая,Ни подняться, ни вздохнуть:Девятнадцатого маяНа разведке ранен в грудь.

Целый день сижу на лавкеУ отцовского крыльца.Утки плещутся в канавке,За плетнем кричит овца.

Все не верится, что дома…Каждый камень словно друг.Ключ бежит тропой знакомойЗа овраг в зеленый луг.

Эй, Дуняша, королева,Глянь-ка, воду не пролей!Бедра вправо, ведра влево,Пятки сахара белей…

Подсобить? Пустое дело!..Не удержишь — поплыла,Поплыла, как лебедь белый,Вдоль широкого села.

Тишина. Поля глухие,За оврагом скрип колес…Эх, земля моя Россия,Да хранит тебя Христос!

НА ЛИТВЕ

Докторша*

Шумит, поет и плещет Вилия.Качается прибрежная пшеница…У отмели — сырая колея,А в чаще дом — приземистая птица.Я поведу вас узкою тропой,—Вы не боитесь жаб и паутины? —Вдоль мельницы пустынной и слепой,Сквозь заросли сирени и малины…Вот здесь, за яблоней, уютно и темно:Под серым домом борт махровой мальвы.Игрушка детская уставилась в окно,А у порога щит с приветом «Salve»[1]Скорее спрячьте в яблоню лицо!На песню пчелок в липовых сережкахРебенок пухлый вышел на крыльцо,Качаясь робко на неверных ножках.Как хорошо жужжит в траве родник!Как много в небе странной синей краски!И вдруг свинье, взрывающей цветник,Смеясь, грозит кистями опояски…А мать сквозь сад идет на шум в овин,В высоких сапогах, в поблекшем платье,Спешит, перелезает через тын,—Хранит свое добро от местных братьев.Грубеют руки, сердце и душа:Здесь сад, там хлев, и куры, и коровы.Старуха нянька бродит, чуть дыша,И все бубнит, вздыхая, о Тамбове…Муж пал в борьбе с мужицким сыпняком.Одна среди полей и печенегов,Она, как волк, хранит дитя и домОт злых поборов и лихих набегов…Продаст — обманут, купит — проведут,За каждый ржавый гвоздь тупая свара,—Звериный быт сжал сердце, словно спрут,Все дни в грызне — от кухни до амбара.Но иногда, как светлый добрый гость,Зайдет кузнец иль тихая крестьянка —И вот, стыдясь, бежит из сердца злость…Войдут, вздохнут. В платочке меду банка.О муже вспомнят: как он их лечил.Посетуют на новые затеи.Кузнец серьезный, — руки в сетке жил,Тугой платок прильнул к воловьей шее…Комод раскроет, зазвенев замком,Даст кузнецу пакет грудного чая,А гостье лифчик с синим пояском —И вновь в окно засмотрится, скучая.Клубясь, плывут над садом облака.Работа ждет: все злей торопит лето…В стекло стучится детская рукаС багряно-желтой кистью бересклета.

Уходит в даль грядой литовский лес.Внизу полотна розовой гречихи.Сквозь клочья сосен мреет глубь небес,А в бурой чаще бродит ветер тихий…Клокочет ключ, студеная вода.На мшистом пне, к струям склонивши плечи,Сидит она, сбежавши от труда,И жадно ловит плеск болтливой речи.Вода звенит о радости земной,Вода шумит о вечности мгновенья.На ярких мхах горит веселый зной,И муравьи бегут у ног в смятенье.У пня в лукошке пестрый клад грибов:Лимонные в оборочках лисички,Моховики — охапки толстых лбовИ ветка лакированной бруснички.Она встает, вздыхая, и идет:Спешит сквозь лес к полям и огороду,Теленка приласкает у воротИ бросит в будку хлеба псу-уроду.Табак подсох, на нижних листьях пыль,Пора срывать, развешивать вдоль крыши…Под грушу грузную, кряхтя, воткнет костыль,Шугнет свиненка из балконной ниши…Пройдет к реке и долго смотрит вдаль:Там, далеко, за виленской землею,Угрюмо бродит Русская ПечальВ пустых полях, поросших лебедою.Там близкие: сестра, и брат, и мать.Но где? Но живы ль? Нет путей оттуда…Когда б их всех под этот кров собрать,Вся жизнь вокруг здесь расцвела б, как чудо!Проснулся б серый дом и огород…Что ей одной и кровля и избыток!И труд бы стал ей радостью забот,И плыл бы день за днем, как светлый свиток…Она глядит: вдоль бора ожил путь,В песке клячонки напрягают ноги,Плетутся беженцы. В глазах тупая жуть.В телегах скарб, лохматый и убогий.Так каждый день: как будто из могил,Они бредут за шагом шаг оттуда,—И каждый ей желанен был и мил,Как старый гость среди чужого люда.Бежит, — расспросит… Горек их ответ.Телеги завернет к своей калитке:Идет в чулан, и вмиг готов обед,И все, что есть, спеша раздаст до нитки…И вот опять в долину новых бед,Скрипя, ползут невзрачные повозки.Она стоит и молча смотрит вслед.Шумит река. Качаются березки.

Седая ночь из сада смотрит в дом.Шуршат кусты, и сонно стонут ставни.Спираль обоев свесилась винтом,Под ней на стенке — замок стародавний.Горит свеча. На тонкое лицоДрожащий свет упал косым румянцем.На рваной скатерти домашнее винцо,И чай, и сыр, и булки с темным глянцем.У докторши сегодня пир горой:И дом другой, и вся она другая —Сегодня утром в тишине сыройК ней постучалась путница чужая.С большим мешком на худеньких плечах,Косясь сквозь сад на алые амбары,Она, сияя в утренних лучах,Спросила: «Где дорога в Кошедары?»И как-то так, как в поезде порой,Они разговорились незаметно,—Ребенок рассмешил ее игрой,И яблони кивнули ей приветно…И вот осталась. В поздний темный час,Как две сестры, они шептались тихо,И пальцы их сплетались много раз,А ночь в окно смотрела, как волчиха:Россия — заушенье — боль — и стыд,И лисье бегство через сто рогаток,И наглый бич бессмысленных обид,И будущее — цепь немых загадок…Вплетая в шепот все растущий плеск,В саду запел дорожный колоколец.Беспечный смех — и черных веток треск,И лай собак из всех глухих околиц…Трещит крыльцо. Влетают впопыхахВеселые, как буйные цыганки,С кульками и пакетами в рукахТри гостьи, три знакомых хуторянки.Под темным небом толстый самоварОпять гудит и мечет к звездам пламя,А в комнате раздолье и угар,—Хохочет докторша, трясется замок в раме…Журчит-звенит болтливый разговор:«В обмен на соль добыли две холстины,И воз жердей купили на забор!И насушили куль лесной малины!..»Мужчины там… Вернутся ли назад?Воюют? Сгинули? С востока нет ни слова.А жизнь не ждет — и хлев, и луг, и садЗовут к работе властно и сурово.Ни книг, ни нот… Движенья их резки,И руки жестче дланей амазонок…Смеются, пьют. К свече летят жуки.В соседней спальне кротко спит ребенок.

Проходят дни… В аллее свет и тень,Под липами лениво пляшут блики.Тяжелый жернов, вдвинутый на пень,Оброс вокруг усами ежевики…В конце аллеи севший на бок склеп:За ржавой грудью выгнутой решеткиПортрет врача, венок, истлевший креп,И глаз лампадки, розовый и кроткий.Кричит петух. В колодезной бадьеПолощутся лохматые утята.Сквозь сеть малины промелькнул в ладьеСтарик-кузнец, отчаливший куда-то.Перед крыльцом понурый пегий конь,В тележке куль: мука — одежда — птица…Раскрыла двери смуглая ладонь,И вышла докторша и новая жилица.Опять на Запад, к новым берегам,—Напрасно та всю ночь ее молилаОстаться здесь, где кров и птичий гам,Поля и труд, и гладь речного ила…Нельзя! На Запад! Где-то там отец,Она его напрасно ищет с мая…Ее знакомый, виленский купец,Видал его в Дармштадте у трамвая…Возница влез на козлы и молчит.Уходит гостья в дом обнять ребенка,Вернулась, села, — мягкий гул копыт,И вот опять в кустах нырнула лошаденка…Опять одна… Веранда спит в лучах.В окне играет мирно с нянькой Лиза.Собака спит на старых кирпичах,И тмин висит у пыльного карниза.Пошла полоть в дремучий огород,За ней гурьбой вихлястые утята…Но труд постыл, — и снова от воротИдет в поля на зов реки косматой.Слетелись галки к отмели косой.За Вилией штыки на солнце блещут…Хлеба под ветром льются полосой,И волосы из-под платка трепещут.Вдали у бора снова цепь телег:Скрипят-ползут печальным длинным рядом.Безудержный, мятущийся набегИз русского бушующего ада.Она стоит и смотрит: не понять!..Тучнеет хлеб в томлении ленивом,Синеет даль. Стрижей веселых ратьВлетает в гнезда под речным обрывом.У отмели — сырая колея.Ребята плещутся. Щенок за уткой мчится…Шумит, поет и плещет Вилия,Качается прибрежная пшеница.

Оазис*