Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
Стихи. 1964–1984 читать книгу онлайн
Собрание стихотворений поэта Виктора Борисовича Кривулина (1944–2001) включает наиболее значительные произведения, созданные на протяжении двух десятилетий его литературной работы. Главным внешним условием творческой жизни Кривулина, как и многих других литераторов его поколения и круга, в советское время была принципиальная невозможность свободного выхода к широкому читателю, что послужило толчком к формированию альтернативного культурного пространства, получившего название неофициальной культуры, одним из лидеров которой Кривулин являлся. Но внешние ограничения давали в то же время предельную внутреннюю свободу и способствовали творческой независимости. Со временем стихи и проза Кривулина не только не потеряли актуальности, но обрели новое звучание и новые смыслы.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
– Кушайте, – кланяются, – на здоровье.
Название тоже съедобно… А меня воротит;
Около столика – зеркальце. Не узнаю себя.
Сидит китаец, голова – как редька,
бородка реденькая, взгляд мутный.
Не иначе, с рисовой водки начал
первый день весенний,
новой жизни первое утро.
7. Начальство увещевает
Улица Харью, 1.
Хотя по-русски пишу,
но в некотором роде
поэт не хуже других.
Поднимаюсь к начальству.
– Арно! – улыбается мне секретарша.
Новый халат надел и широкий пояс.
Не пояс – целая панорама
горной страны: водопады, лесистые склоны,
рыбак в лодке, лиса у заброшенной фанзы.
Из-под левой подмышки выезжает войско.
Справа за спину убегает
горстка разбойников. Утро. Горы в тумане.
– Арно, вы опоздали. Начальник
раз двенадцать выскакивал из кабинета:
«Царта не появлялось? Назначил
ему на десять явиться, как всегда,
к вечеру. Неуважение к старшим! Хватит!!
Не буду ждать!»
– И не дождался?
– Что вы, конечно ждет.
Дверь, обитую кожей,
приоткрываю. Из полутьмы навстречу
грохочут боевые колесницы.
Ржавье коней низкорослых.
Топот единорога.
– Да имей вы паспорт со столичной пропиской –
за этакое неуваженье к начальству,
хорошо еще, если всыплю палок
десяток-другой по пяткам.
А то – камчу на шею, и рабочим на стройку.
Знаете, что нравы у нас помягче.
Все-таки живем поближе к Европе.
Знаете – и в ус не дуете, спите,
когда другие спешат на службу –
я например. И солидней, и старше,
а встаю с рассветом, иду в контору.
Боюсь выйти из кабинета,
пока не стемнеет…
Кстати, ваша последняя книга
вызвала наверху неудовольствие.
Из Восточной столицы пишут:
«Арно Царту указать на ошибки.
Подражает португальцам и голландцам.
Древними образцами пренебрегает.
Держится чересчур свободно.
Вызвать. Поговорить. Рассеять
вредные заблужденья.
И пускай о лисах больше не пишет.
Не до чудес нынче. В городах голод.
Народ худеет. Становится неустойчив.
Наслушаются небылиц о нездешней жизни,
россказней о превращеньях –
захочется неизвестно чего.
Если желудок пуст –
наполняется ум желаньями.
Арно Царту предписывается особо
размышлять о природе желаний.
Хорошо, если в горах поселится,
форель половит, пустоту созерцая
мира, доступного чувствам».
– Простимся, Арно! Встретимся ль снова?
(Чуть не плачет, лицо рукавом отирает.)
Вы человек талантливый. Опустеет
казенный дом на улице Харью
без вашего пояса – дивной широты и красок.
Май 1982
«устал засыпать с одним и тем же вопросом…»
устал засыпать с одним и тем же вопросом
и просыпаться под ним, от него просыпаться и в нем
ватное «где?» – что же где? – я не знаю
если бы знал – непременно уехал туда
если бы чувствовал – тихо и счастливо помер
с легким сердцем с легкими полными солнца
как символисты любили
«бедный! историософствуешь! не задалась…»
бедный! историософствуешь! не задалась
легкая жизнь – и в тоске по великой
розу из рук выпускаешь
с ее духотою смирясь
фармацевтический дух над гвоздикой
социально-лекарственный стебель
к темной груди прижимаешь
отпои меня Боже от мягко-зеленого яда
от изветвлений и листьев его терапии
в лечебник общественной жизни
смотришь большими очами публичного сада –
оторопело расширенное, в атропине
изображенье мутнеет надеется плачет
Он у Которого не было жизни
учит бессмертью и от умирания лечит
мне ведь послушай хотелось как чище
как бы над клумбой охранной
над милицейской овчаркой
духом розария плыть
лодкой бездонной без отраженья и днища
в постромантическом зареве полночью жаркой
не получилось! и ты получается прав:
не выходит и к лучшему раз не пошло
как туман разойтись в исцеляющих травах
«когда опивки благородных вин…»
когда опивки благородных вин
добро недопитое в кельях и в парадных
на эллинских пирах и на латинских
в подвалах рейнских на террасах римских
в садах камней на водах и горах
сольют в одну зеленую посуду
закупорят поставят в магазин
когда мы всею очередью станем
и располземся по углам
когда появится аршинник косоротый
достанет из-за пазухи стакан –
тогда придет последний час Природы
и Первоокеан покроет нас
Май 1982
«Первосвидетельствует гром…»
Первосвидетельствует гром
во вспышке я узнал разлуку –
вооруженную пером
обезоруженную руку
теперь не поднести к листу
без риска ухнуть с головою
в бушующую пустоту
в безумье в небо грозовое
I. вот и кончается улица там
вот и кончается улица там
где утро
где непропорционально большое
банальное солнце
вытолкнуто на свет
без толку, ни для кого
нас ведь не видно
у последнего дома
на пустых перекрестках
за хлебным фургоном
II. в разрушенном карфагене
в разрушенном карфагене
юности нашей – нашей? –
вечное раннее утро
одна уцелела
улица розово-грязная птицы
милицейский рафик с мигалкой
скорая помощь. откуда
из кабины шофера
вылетает виллис канновер
труба эллингтона
«съеживается гвоздика…»
съеживается гвоздика
на моем столе в бутыли
что же надо вспомнить, подожди-ка
что-то мы с тобой совсем забыли
